Х. Г. - Сюзанна де Орме

Много лет назад, когда я была еще ребенком, эта история часто повторялась мне моей пожилой родственницей, и я никогда не уставала от ее повторения. Я думаю, что большая часть окружавшей эту историю привлекательности, была приписываема тому факту, что личность «Сюзанны де Орме» и страдания, через которые она прошла в течение своей юной жизни, были не выдуманными. Она в действительности страдала и с терпением переносила все испытания и искушения, которые я описала: и она была такой же доброй и любезной, как и терпеливой.

Написать этот рассказ меня побудили близкие друзья. Поэтому, удобно устраиваясь в уютной комнате прекрасного коттеджа, я написала рассказ, который запечатлен на последующих страницах. Солнечный свет, потоками вливающийся внутрь через открытые ставни, пение птиц в ветвях окружающих деревьев, и воздух, наполненный прекрасными ароматами бесконечного множества цветов, растущих в саду, на который выходит мое любимое окно, вернули мне мои детские воспоминания так ярко, что мне кажется, что я слышу ту правдивую историю снова и снова.

Одесса: Христианское просвещение, 2007. — 232 с.

Когда гугенотский пастор и его проводник прибыли в дом фермера, где служение первого было так необходимо, они услышали звуки приглушенной печали и, войдя, поняли, что пришли как раз вовремя, чтобы увидеть, как умирает женщина. Она лежала на ложе, которое было в спешке приготовлено в одной из нижних комнат дома, когда она была принесена домой добросердечными соседями. Когда вошел мосье Морин со своим спутником, ее муж стоял подле нее, а она говорила ему слова утешения тихим, прерывающимся голосом. С одного взгляда пастор понял, что ее конец был уже близок. Быстро подойдя, он преклонил колени и вознес молитвы о ее уходящей душе. Ее бледное лицо выражало полный мир, когда она слабо ответила на добрые слова, произнесенные святым человеком, который подвергал опасности свою жизнь, чтобы послужить ее утешению. Ее муж стоял мрачный и неподвижный, горестно глядя на свою умирающую жену, и так был увлечен созерцанием своей жены, что, казалось, едва понимал слова, произнесенные мосье Морином. Он казался оглушенным неожиданностью свалившегося на него несчастья и все еще не мог поверить в его действительность или принять возложенный на него крест. Тяжелый это был крест! За несколько часов до совершенного насилия, которое лишило его жены, несчастный муж оставил ее, будучи уверенным в долгой и счастливой жизни с ней. Она была молода, полна сил и здоровья и связана со своим мужем узами любви, чистыми и искренними, — любовью, которая с его стороны не оставалась безответной. У них был единственный ребенок, радость их сердец, на которого они возлагали свои надежды на будущее. Каким теперь было будущее? Пустым. Его жена убита, его ребенок оторван от него. О! Это был действительно тяжелый крест! Увы! Он должен был еще понять, что печали посылаются из милости, и являются не чем другим, как скрытыми благословениями.

Наконец молитва была окончена, и все присутствующие ждали конца той, которая еще за день до этого была полна сил и здоровья. Все слабее и слабее становилось дыхание несчастной женщины, когда она обратила предсмертный взгляд на своего мужа, а он, в свою очередь, ни на секунду не отводил своих глаз от ее лица. Казалось, что она хотела попросить его простить виновников всех его несчастий, но у нее не было силы произнести это вслух; несчастный муж в этот момент был слишком подавлен печалью, чтобы прислушаться к советам своей лучшей природы или чтобы заметить или понять безмолвный призыв его жены.

Несколько минут все продолжали так стоять, и вдруг послышался цокот лошадиных копыт, за чем немедленно последовал громкий стук в дверь, которая сразу отворилась, впустив высокого, похожего на командира человека, носящего военную форму. За ним следовало несколько вооруженных солдат, которые вошли в комнату, выстроившись позади него. Мосье Морин поднял руку и молчаливым жестом указал на ложе, подле которого стоял, таким образом прося подождать несколько минут. Офицер, именно таким был его чин, немедленно снял шляпу с головы, и, кивнув своим солдатам, чтобы те покинули комнату, сохранял полнейшую тишину, не оставшись равнодушным зрителем открывшейся перед ним сцены. Ему не пришлось долго ждать — через пару коротких минут уходящий дух оставил свою земную обитель и вернулся к Богу, Который ее дал. Овдовевший, бездетный мужчина с великим усилием старался сохранить самообладание, но это было бесполезно. Его молодая жена лежала мертвой, убитая беспощадной жестокостью тех, кому она никогда не причинила вреда, а его единственный ребенок был отнят от него, и он не знал его местонахождения. Неудивительно, что весь мир казался пустым для него. Не обращая внимания на присутствие друзей и врагов, он бросился на колени рядом с бесчувственным телом и громко застонал в своих душевных муках.

Гугенотский пастор вознес молитву о том, чтобы утешение снизошло на скорбящего мужа, который был полностью разбит непомерной печалью, обрушившейся на него так неожиданно; и в то же время молил о прощении жалких исполнителей жестокого поступка. Его красноречие и простое достоинство речи пронзило изумлением сердце одного из его слушателей. Доброжелательно расположенный к преследуемым членам протестантской церкви, тот слушатель никогда не имел возможности встретиться с одним из ее служителей, за исключением каких-то мимолетных встреч. Поэтому его знания о протестантах и об их доктринах были ограничены. Никогда раньше он не слышал подобных слов, которые с такой

силой произносил почтенный пастор в тот момент; и когда те искренние слова донеслись до его слуха, он решил, что какими бы ни были последствия, он больше никогда не будет инструментом в поисках и поимке кого-либо из протестантов. Он был обязан исполнить свою обязанность в тот день; но выполнив свой долг, он найдет способ покинуть страну и службу, которая больше совершенно не привлекала благородного и добропорядочного человека.

Как только его молитва была закончена, мосье Морин тихо подошел к офицеру и попросил известить о цели его визита. Она была вскоре названа, и молодой человек сказал пожилому служителю словами, полными уважения и сожаления, что приехал сюда, чтобы арестовать его и отвести в Тулузу.

— Ведь, — добавил он, — я, наверное, не ошибаюсь, предполагая, что вы и есть мосье Луис Морин?

— Да, сударь! Мое имя действительно Луис Морин; я буду сразу же готов последовать за вами, но у меня есть священный долг, который я должен исполнить, и надеюсь, что вы не помешаете мне в этом. Вы видите эту бедную мертвую женщину; ее нельзя так оставить, а кто, как не я, сможет предать ее земле? Я твердо обещаю, что не попытаюсь сбежать, но последую за вами, куда бы вы меня ни повели.

Офицер взглянул на лист бумаги, который держал в руке, как бы сверяясь с написанным там, но в действительности, чтобы скрыть волнение, которое не мог подавить, глядя на этого святого человека, так бесстрашно выполнявшего вверенное ему служение и делавшего это, зная, что получит более суровое наказание. Офицер был полон восхищения и задал себе вопрос, который многие уже задавали: что было дурного в религии, которая могла похвалиться такими приверженцами, каким был один из них, стоящий перед ним? Едва совладав со своими чувствами, которые в тот момент овладели им, он учтиво ответил, что исполнит просьбу мосье Морина. Но в то же время он выразил сожаление, что будет вынужден оставить одного из своих солдат как стража, потому что оставлять арестованного без наблюдения было бы нарушением приказа; и он надеялся, что мосье Морин простит ему это недоверие. Старый добрый пастор сказал ему, что прекрасно понимает причину подобного поступка, и уверил его, что ни в коем случае не воспротивится этому. Затем офицер поспешил выполнить свою последнюю обязанность.

— Джин Ферранд, — сказал он, обращаясь к мужу убитой женщины, — вы присутствовали на встрече, проводимой вчера вечером?

Человек, к которому обращались, поднялся с колен, и голосом, полным невыразимой боли, воскликнул:

— Нет, к сожалению, меня там не было! Если бы я там был, этого, — и он показал на свою мертвую жену, — не случилось бы.

— Молчите! — с деланным недовольством перебил его задававший вопросы. — Отвечайте только на те вопросы, которые я задаю, и не добавляйте ничего. Так вы присутствовали на встрече прошлой ночью?

— Нет, сэр!

— Прекрасно, вы свободны. А вы, Жак Mace, и вы, Жанетта Ле Руа, и вы, Пьер Хуберт?

Когда был дан отрицательный ответ каждым из них, они получили свободу, как и Джин Ферранд; а офицер, положив обратно в свой портфель бумаги с предписаниями, вежливо попрощался со скорбящими обитателями этого унылого дома, сказав, что даст указания солдату, которому он мог доверить, чтобы тот оставался, пока мосье Морин будет готов следовать за ним; а сам он должен идти в другую деревню неподалеку. В то же время, он попросил доброго пастора поторопиться в исполнении печального задания, которое тот взял на себя, и добавил:

— Я бы хотел отговорить вас от этого, потому что это только больше разъярит ваших врагов и отягчит приготовленное вам наказание за то, что вы принадлежите к секте, которой уготовано истребление.

Мосье Морин покачал головой, и офицер продолжал:

— Я уверен, что любые аргументы будут бесполезны для человека вашего склада; поэтому я прошу вас только лишь не задерживаться, потому что я беру на себя весь риск, позволяя вам остаться для подобной цели.

Еще раз вежливо распрощавшись и приняв заверения мосье Морина, что тот задержится совсем ненадолго, он покинул дом. Как только он уехал, Жак Mace (человек, приведший служителя к этому дому) с помощью Хуберта (фермерского слуги Джина Ферранда) сколотил грубые носилки; в то время как Жанетта приготовила тело своей госпожи к погребению. Много слез пролила бедная девушка, выполняя свое задание; но не все они были слезами печали. Они текли также и из благодарности за то, что несчастная жертва религиозной нетерпимости была спасена от дальнейшей жестокости, а также за чудесное избавление самой Жанетты от заключения, и возможно, даже от чего-то худшего, чем заключение. Через некоторое время все было готово.

У них не было возможности для обычной в подобных случаях церемонии. Все было сделано поспешно, и всего лишь несколько часов прошло с момента смерти Луизы Ферранд до ее погребения.

Незадолго до заката муж и его друзья перенесли останки убитой женщины на кладбище. Солдат шел позади, не мешая скорбящим. Прибыв на место, добрый пастор совершил панихиду. Это не заняло много времени. Вскоре тело положили в узкую могилу, неохотно выделенную протестантам на деревенском церковном кладбище. Стоял один из тех спокойных и безмятежных вечеров, который приносит мир даже сердцам, разрывающимся от боли. Солнце медленно склонилось к западу, и серые тени сумерек постепенно сгущались, отбрасывая неясные тени на окружающий ландшафт, когда маленькая группка скорбящих преклонила колени вокруг свежей могилы. Беззвучные молитвы об утешении в глубоком горе, постигшем их, а особенно о скорбящем муже, вознеслись из сердца каждого присутствующего; просьбы о помощи в надвигающихся трудностях и о покорности всему, что Всевышнему будет угодно им послать, были изливаемы в простой искренности. Когда они поднялись с колен, соловей, скрытый в кусте боярышника, который рос неподалеку, залился такой стремительной и волнующей мелодией, что все остановились, чтобы с восторгом послушать. В тот трудный час эта песнь показалась песней серафима, который вселял в них уверенность, что их молитвы были услышаны и приняты, и то, что они просили со всем смирением, будет послано им Всеведущим Началом, к Которому были посылаемы все молитвы. Все завершив, мосье Морин повернулся к солдату, который подошел ближе, и сказал:

— Мой друг, теперь я готов следовать за тобой.

— Мосье, — ответил Жак Молин (потому что это был наш старый друг, которому была оказана честь охранять гугенота), — вы должны вернуться обратно в дом, чтобы отдохнуть и поесть, прежде чем отправитесь в путь. Мосье Д'Оревиль приказал, чтобы вы дождались его возвращения, которое не произойдет еще ближайших несколько часов.

— Мосье Д'Оревиль! — воскликнул пастор. — Тем джентльменом был мосье Д'Оревиль?

— Да, несомненно! Разве вы его не знали?

— Нет, мой друг. Но я должен был догадаться об этом, судя по доброте и вежливости, которые он сегодня проявил. Только у немногих присутствует такой же высокий дух, и, судя по моему опыту, он его заслужил. Я часто слышал о его добрых и сердечных отношениях к нашим несчастным людям; но у меня никогда не было возможности с ним встретиться. Бог воздаст ему за его снисходительность и христианское милосердие.

Так рассуждая, они достигли дома Ферранда. Старый пастор с радостью воспользовался возможностью этого отдыха, который был необходим из-за его телесного и духовного перенесенного напряжения, и, несмотря на угрожающую ему опасность, он спокойно проспал несколько часов. Мосье Д'Оревиль отсутствовал немного дольше, чем предполагалось; но когда он вернулся, мосье Морин был готов по первому требованию следовать за ним. Ему дали лошадь, так как расстояние до Тулузы было слишком большое, чтобы человек в его возрасте мог пройти его пешком. Итак, они тронулись в путь и спустя некоторое время прибыли на место назначения.

---