Булатович - Антоний - О почитании имени Божия

Богословские труды о. Антония (Булатовича) являются важным историческим наследием, свидетельствуя о том, что богословская мысль, тесно связанная с молитвенным опытом, — именно богословская мысль, а не просто общеназидательные рассуждения или отвлеченные схоластические экскурсы — нисколько не иссякла, а продолжала свое существование, по крайней мере, в начале двадцатого века.

 

Поэтому закономерно, что интерес к этим трудам оживляется после десятилетий забвения, чему, мы надеемся, будет способствовать и настоящее издание.

 

Антоний Булатович. — СПб.: Алетейя, 2013. — 388 с. — (Серия «Богословская и церковно-историческая библиотека»).

ISBN 978-5-91419-270-6

 

Иеросхимонах Антоний - Булатович  - О почитании Имени Божия - Содержание

Иеросхимонах Антоний (Булатович) МОЯ МЫСЛЬ ВО ХРИСТЕ. О ДЕЯТЕЛЬНОСТИ (ЭНЕРГИИ) БОЖЕСТВА

ПРИЛОЖЕНИЕ Е. К. Кистерова Не нам, Господи, не нам, но Имени Твоему даждь славу

 

«Тяжело и грустно становится на душе, когда представишь себе, как кристаллически чистые истины, истины Божественные, затмеваются ухищрениями лжеименного знания, как кичливый разум, пытливо подвергая своему анализу истины веры, искажает и отдаляет их от того чистого источника воды живой, на который Христос указывал жене Самарянке... Но не одолеют врата адовы Церкви Христовой». Этими словами один иерей Божий высказывает свои чувства, навеянные ему архиерейским служением в Неделю Православия. Этими словами воспользуемся и мы, дабы выразить наши чувства по поводу всего того, что напечатано было г. Троицким в ряде статей, помещенных в «Церковных Ведомостях» об Имени Божием.

 

Всем памятны и известны громкие события на Святой Горе, которыми сопровождался возникший там догматический спор об Имени Божием, но весьма мало кто имеет верное представление о догматической сущности этого спора. Поэтому сделаем краткий обзор его прежде, нежели обратимся к предмету нашего исследования.

 

Камнем преткновения и соблазна послужили слова приснопамятного Отца Иоанна Крон-штадского, повторенные схимонахом Иларионом в книге «На горах Кавказа», в которой он, излагая святоотеческое учение о молитве Иисусовой, исповедует, что основанием сей молитвы служит вера в Божественную силу Имени Иисуса Христа, которое есть Сам Бог, и поэтому на Имя Иисусово в молитве Иисусовой надо смотреть как на Самого Бога, или — «как бы» — на Самого Бога, ибо Господь Иисус Христос присутствует в Имени Своем, и поэтому Имя Иисусово есть Божественная сила, способная по свидетельству Святых Отцов, очищать сердца и утолять страсти. Такое понимание Имени Иисуса Христа дало повод, некоторым афонским инокам, рационалистически настроенным, интеллигентствующий ум которых привык отвлекать слово от дела, и Имя Божие в молитве от Самого Бога, понять слова эти — Сам Бог в смысле обожествления слова «Иисус», взятого в отвлеченности своей, понять их в смысле обожествления самого произношения Имени — «Иисус».

 

Усмотрев в этом обожествление твари — «пантеизм», эти интеллигенты сочли своим долгом вооружиться письменно и словесно против высказанного о. Иларионом мнения, и, в то же время, начали убеждать пустынников — делателей Иисусовой молитвы, что действенность ее зависит, якобы, только от степени веры молящегося, и что исповедуемое в молитве Иисусово Имя совершенно бездейственно, но служит лишь номинальным посредством для молитвы, и что поэтому называть Имя Божие и Имя Иисуса Христа — Самим Богом, как то делает о. Иларион, совершенно недопустимо и есть якобы новоизмышленная ересь. Однако иноки совершенно не согласились с этими мнениями, ибо в книге о. Илариона они нашли не новое, но давно им известное, святооотеческое учение о молитве и об Имени Иисусовом, которое о. Иларион только более ясно изложил, объединив воедино все то, что высказывали разные Св. Отцы в «Добротолюбии», и что писали новейшие делатели Иисусовой молитвы, как, напр., приснопамятные епископ Игнатий Брянчанинов и О. Иоанн Кронштадский.

 

Тезис «Имя Божие — Сам Бог» — они совсем не в том смысле понимали, как его поняли афонские интеллигенты, которые нашли в этом обожествление звуков. Этого у них и в мыслях не было, чтобы обожествлять Имя в обособлении от Бога, или называть «Богом» тварные буквы и звуки, но они это понимали в смысле присутствия призываемого Иисуса в призываемом Имени Его, понимали это в смысле субъективной невозможности для призывающего разделять призываемое лицо от его имени в психофизическом акте именования.

 

Так, понимая недопустимость для молящегося отделять в молитве Бога от призываемого Имени Его, они выражали это словами, что «Бог неотделимо присутствует в Имени Своем». Но иноки-рационалисты и тут не поняли иноков-мистиков и перетолковали понимание «неотделимости» субъективной в смысле утверждения о невозможности вообще переменить имени у вещества или существа, т. е. в смысле неотделимости объективной, и нашли это нелепым. Защищали также иноки-простецы и реальную Святыню, и Божественную природу Имени Божьего и Имени Иисуса Христа — «Иисус» по объективной его стороне и возмущались тем, что иноки-рационалисты называли это Имя номинальностью, т. е. чем-то не сущим и Святыни в себе не имеющим. Возмущались также иноки тем, что рационалисты афонские отвергали и Божественную силу Имени Господня и действенность его в чудесах и таинствах.

 

 

Споры об Имени Божием, разгоревшиеся в начале XX века, затронули не какое-либо одно частное вероучительное положение, но сами те принципиальные понятия, исходя из которых только и может должным образом восприниматься Божественное Откровение. К сожалению, при всей важности вставших вопросов, серьезного соборного рассмотрения их не произошло до сего дня. В России последним официальным вероопределением об Имени Божием осталось синодальное Послание 1913 года,[1] содержащее целый ряд еретических утверждений; обвинения против афонских почитателей Имени Божия [2] и против схимонаха Илариона, автора книги «На горах Кавказа», были выдвинуты и рассмотрены заочно; обвиняемые не были выслушаны и испытаны в отношении их веры, им не была предоставлена возможность оправдаться.

 

Вследствие бывшего в то время запрета на обсуждение вопроса в церковной печати (кроме публикаций нескольких противников имяславия), до сего дня в сознании многих осталось убеждение, что речь идет об обожествлении звуков Имени Божия, либо о смешении свойств и действий Божиих с Его существом. Хотя суд Синодальной конторы над имяславцами, проходивший в 1914 году под председательством митрополита Макария Московского, отменил наложенные на них прещения, не найдя ереси в их исповедании веры [3], однако этот суд не имел полномочий на решение вероучительных вопросов и не мог отменить само синодальное Послание. По этой причине в 1918 году прещения были наложены вновь, с объяснением, что снятие их было только снисхождением, а разрешение служить для клириков-имяславцев объяснялось условиями военного времени (?). С другой стороны, Всероссийский Собор 1917-1918 гг. определил, что вопрос о почитании Имени Божия не находится в компетенции Синода, но только Собора; однако соборное рассмотрение не было произведено, и дело ограничилось двумя предварительными заседаниями комиссии, которая должна была подготовить материалы для такового рассмотрения.

 

Поводом для споров оказалась книга «На горах Кавказа», посвященная Иисусовой молитве и не содержащая в себе чего-либо необычного по сравнению с известным святоотеческим учением, но написанная из опыта этого делания и имеющая целью расположить к нему современных иноков и всех верующих. Книга выдержала три издания (третье — Киево-Пе-черской Лавры), и была высоко оценена опытными в молитвенном делании монахами. Так например, Оптинский старец Варсонофий писал: «Эту книгу надо прочесть несколько раз, чтобы вполне воспринять всю глубину ее содержания. Она должна доставить громадное наслаждение людям, имеющим склонность к созерцательной жизни; дай Бог, чтобы чтение принесло вам не только высокое духовное наслаждение, но также и помощь в деле спасения своей души».

 

Не было бы ничего странного, если бы какие-то выражения, примененные автором книги, показались кому-либо неясными и потребовали дальнейших объяснений. Само по себе это не могло бы привести к прещениям, о которых, кстати говоря, старец Иларион узнал лишь стороною, через третьих лиц. Мы знаем, что даже святоотеческие писания, направленные против какой-либо ереси, бывали истолкованы в пользу другой ереси, как например, писания Свт. Кирилла Александрийского против Нестория были использованы монофизитами. Однако это никоим образом не является недостатком сочинений св. Кирилла, которые имели определенную цель и этой цели совершенно достигали. Так и в данном случае следовало бы посмотреть на цель сочинения, на суть дела, а в при возникновении каких-либо злоупотреблений или перетолкований продолжить разъяснение вопроса.

 

Поскольку в синодальном Послании говорилось, что о. Иларион выдвинул некоторый новый догмат об Имени Божием, то надо обратить внимание на то, в каком смысле это может быть верно. Под «догматом» подразумевается иногда какая-либо составляющая часть Православной веры. В этом смысле новых догматов быть не может, но мы увидим, что старец Иларион в своей книге и не вводил какого-либо нового учения. Однако «догматом» называется и определенная вероучительная формула, и в этом смысле новые догматы возникали в истории Церкви и, разумеется, должны возникать по мере появления новых заблуждений. Старец Иларион и предложил в своей книге такую вероучительную формулу, имеющую вполне определенную цель, — впрочем, формулу не совсем новую, поскольку она уже появлялась в сочинениях св. прав, отца Иоанна Кронштадского.

 

Возникшие споры показали со всей убедительностью, что вопрос о почитании Имени Божия был поставлен вполне своевременно и действительно нуждается в выяснении и формулировании. Правда, о. Иларион вовсе не предполагал ставить своей книгой какой-то вероучительный вопрос: догматические споры начались только после резких выступлений — устных и печатных — против почитания Имени Божия. Кроме того, афонские имяславцы не имели в виду самолично утвердить догмат, то есть найденную формулу, для всей Церкви, но напротив, постоянно требовали соборного рассмотрения, ибо только таким путем истинное вероопределение может стать догматом.

 

Поэтому надо со всем вниманием рассмотреть, против какого рода заблуждений оказалась направленной формула «Имя Божие есть Сам Бог», какой именно смысл вкладывали в нее св. праведный отец Иоанн Кронштадский, старец Иларион, иеросхимонах Антоний Булатович и их единомышленники.

---

 

 

Александр Ксаверьевич Булатович родился в 1870 г. (26 сентября ст. ст.) в г. Орёл, в семье традиционно военной. Его отец, генерал-майор Ксаверий Викентьевич Булатович, происходил из древнего дворянского рода, идущего от касимовского хана Саин-Булата Бекбула-товича (в 1563 году принял христианство с именем Симеон). Мать Александра Булатови-ча — Евгения Андреевна — тоже происходила из семьи потомственных военных. В три года Александр лишился отца. Мать, оставшаяся с тремя детьми, переехала в имение своей тетки — село Луцыковку Харьковской губернии (ныне — Сумская область Украины)[1].

Мальчик с детства любил военные игры. Необыкновенная живость характера сочеталась в нем с удивительной набожностью, хотя в юности он на некоторое время отошел от своей юношеской религиозности и увлекся учением Л. Толстого[2]. С четырнадцати лет начав обучение в Александровском лицее, Булатович закончил его в 1891 году в числе лучших учеников. В том же году он был зачислен в лейб-гвардии гусарский полк 2-й кавалерийской дивизии[3].

 

Приблизительно в середине 90-х произошла встреча Александра Булатовича с о. Иоанном Кронштадским. В Кронштадт он поехал тайком от матери и сослуживцев. Это был день его духовного перерождения, которое, однако, оставалось до времени скрыто от посторонних, почему и последовавшее спустя несколько лет решение Булатовича принять постриг вызвало столько недоумений в обществе.

Офицер Булатович был всецело предан своей службе и требователен к подчиненным; равнодушно относился к увеселениям, а на балах и приемах стоял в стороне, словно отбывая повинность[4].

 Неожиданно для всех Александр Булатович подал прошение об участии в санитарном отряде, которое Российское общество Красного Креста командировало в Эфиопию, в то время с большим трудом удерживавшую независимость от европейских держав. «Летом 1896 года мне представился случай предпринять путешествие внутрь Абиссинии. Западные области, куда я направился, были мною выбраны потому, что в этом направлении Эфиопия почти еще совершенно не исследована», — писал он впоследствии[5].

 

О серьезности подготовки Булатовича к этому новому для него делу говорит уже одно то, что он, проконсультировавшись со знаменитым профессором В.В.Болотовым, самостоятельно выучил амхарский язык.

С первых же дней своего существования русская миссия Красного Креста встретила много затруднений. 18 апреля 1896 года отряд все же прибыл в порт Джибути, и тут для дальнейшего передвижения возникла необходимость послать курьера, который смог бы найти мулов в городе Харар, без сношения с эфиопской столицей Энтото. Александр Булатович вызвался совершить это опасное путешествие по гористой незаселенной местности и, впервые сев на верблюда, преодолел расстояние в 350 верст за 90 часов, то есть намного быстрее профессиональных курьеров[6].

 

Булатович оставался в Эфиопии и после того, как отряд Красного Креста в январе 1897 года окончательно покинул страну. Результатом его путешествия явилась основанная на дневниковых записях книга «От Энтото до реки Баро». Булатовичем впервые была нанесена на карту значительная часть речной системы юго-запада абиссинского нагорья и описаны истоки нескольких рек.

Помимо географических и этнографических сведений, книга «От Энтото до реки Баро» содержит и важные наблюдения, касающиеся Эфиопской церкви.

 

По возвращении из Эфиопии в апреле 1897 г. Булатович был произведен в поручики и награжден орденом святой Анны 3-й степени. Издав книгу о своем первом путешествии, он в сентябре того же года вновь отправился в Эфиопию, уже в составе дипломатической миссии, и во второй раз встретился с императором Менеликом II[7]. По предложению императора он принял участие в военной экспедиции с войском полководца Вальде Георгиса по землям Каффы, куда прежде не ступала нога европейцев. Чтобы предупредить о поездке русское посольство, Булатовичу пришлось за 42 дня преодолеть верхом две тысячи километров. «Силы мои все это время были напряжены до крайности. Не говоря уже о физическом утомлении, болезни и лишениях, немыслимым казалось в такой малый срок успеть побывать на берегу моря, вернуться обратно, снарядиться и со всем обозом сделать 500-верстный переход»[8].

---