По прошествии двадцатого века мы, особенно подобные мне жители Восточной Европы, склонны демонизировать проявления зла. В Западной Европе и в Северной Америке специалисты в области гуманитарных наук и социологи чаще анализируют страх влияния, тогда как жителей Восточной Европы больше заботит страх уничтожения. Восприятие современности жителями Центральной Европы напоминает апокалиптическое видение современности восточных европейцев лишь в одном: и те и другие испытывают страх перед физическим уничтожением.
Но если в Восточной Европе темная сторона современности проявляется как совершенно иррациональная сила, сокрушающая хрупкий покров рациональности и цивилизованности, то в литературе Западной Европы двадцать первого века обнаруживает себя совершенно другая современность—рациональная, всеподавляющая, безымянная, безликая, безопасно разделяющая человеческую ответственность и рациональность на две отдельные сферы, атомизирующая общество и абсолютно непонятная обычному человеку ввиду своей чрезмерной рациональности. Иными словами, если апокалиптическим пророком нашего дня в Восточной Европе считать Михаила Булгакова, то его центральноевропейские коллеги—однозначно Франц Кафка и Роберт Музиль.
И все же во время своей лекции о естественной истории зла, которую вы прочли в сентябре 2010-го в Университете Витовта Великого в Каунасе, вы пролили новый свет на «демонов и духов» зла: припомнили суд над Адольфом Эйхманом в Иерусалиме, детально описанный Ханной Арендт в ее провокационной книге. Тогда все ожидали увидеть бесчувственного сумасшедшего монстра, но судебные психиатры жестоко разочаровали присутствующих, заявив, что Эйхман абсолютно здравомыслящий человек—вполне вероятно, хороший сосед, милый и терпеливый муж, образцовый член семьи и общества. На мой взгляд, намек, который вы таким образом сделали, пришелся удивительно к месту, учитывая широко распространенную склонность объяснять травматический опыт, демонизируя участников громких и масштабных преступлений и ставя им неутешительные диагнозы.
Зигмунт Бауман, Леонидас Донскис - Моральная слепота: утрата чувствительности в эпоху текучей современности
Санкт-Петербург: Издательство Ивана Лимбаха, 2019 г. — 368 с.
ISBN 978-5-89059-355-9
Зигмунт Бауман, Леонидас Донскис - Моральная слепота: утрата чувствительности в эпоху текучей современности - Содержание
- Введение. Несколько слов о таинственности и непостижимости человека и о выявлении сокрытых форм зла
- 1. От Дьявола к пугающе нормальным, здравомыслящим людям
- 2. Кризис политики и поиск языка чувствительности
- 3. Между страхом и равнодушием: утрата чувствительности
- 4. Потребление университета: новый смысл бессмысленности и потеря критериев
-
5. Переосмысляя «Закат Европы»
- Освальд Шпенглер: снова «Закат Европы»
- Мишель Уэльбек. Возможность острова: роман-предупреждение
- Верность, предательство, ситуационная совесть и утрата чувствительности
Примечания
Зигмунт Бауман, Леонидас Донскис - Моральная слепота: утрата чувствительности в эпоху текучей современности - Введение
Несколько слов о таинственности и непостижимости человека и о выявлении сокрытых форм зла Леонидас Донские: Зигмунт Бауман—необычный социолог. Он, скорее, философ повседневности. Ткань его философии, его языка сплетена из самых разных нитей: здесь и наука, и сны, и политические воззрения; и мучительные метания маленького человека, которого воспринимают как «статистическую единицу» человечества, не более того; и проницательная критика — острая, как бритва, совершенно беспощадная к сильным мира сего; и социологический анализ их надоевших идей, их тщеславия, необузданного стремления к вниманию и популярности, безразличия и самообмана.
Неудивительно, что социология Баумана — прежде всего социология воображения, человеческих отношений и чувств: любви, дружбы, отчаяния, равнодушия — и сугубо личного опыта. Легкое и органичное переключение с одной темы на другую стало отличительной особенностью его мышления.
Возможно, на сегодняшний день Бауман — единственный в мире социолог в подлинном смысле этого слова (и, безусловно, один из величайших специалистов современности в этой сфере, подобно Энтони Гидденсу и Ульриху Беку), один из тех истинных мыслителей (наравне с Умберто Эко, Джорджо Агамбеном, Мишелем Серром и Юргеном Хабермасом), которые владеют языком высокой теории, но и легко переключаются на язык рекламных роликов, объявлений, sms-сообщений, лозунгов, которыми оперируют мотивационные спикеры и бизнес-гуру; язык речевых клише и комментариев на Фейсбуке; а затем снова возвращаются к своей теме — в данном случае, к социальной теории, современной литературе и классической философии.
Социология Баумана нацелена на то, чтобы реконструировать все слои реальности и сделать универсальный язык этой социологии доступным любому читателю, а не только специалисту. Дискурсивная мощь языка Баумана и его способность к дешифровке реальности выполняют ту функцию философии, которую Андре Глюксманн сравнивает с функцией интертитров—кадров с подписями в немом кино, которые помогают выстроить и раскрыть ту реальность, что изображается в фильме.
Бауман — признанный эклектик от методологии: эмпатия и чувствительность для него гораздо важнее методологической или теоретической безупречности. Ставя перед собой задачу пройти по канату, натянутому над пропастью, разделяющей науку и реалити-шоу, философию и выступления политиков, религиозную мысль и рекламу, он прекрасно осознает, что неуместно и недостаточно объяснять мир, пользуясь исключительно языком политической или финансовой элиты или обращаясь к герметичным и понятным лишь для посвященных академическим текстам.
Его теоретические воззрения сформированы идеями Антонио Грамши и Георга Зиммеля — причем в случае с Зиммелем для Баумана важна не столько его теория социального конфликта, сколько концепция духовной жизни (Geistesleben) и его философия жизни (Lebensphilosophie). Немецкая философия жизни подсказала Бауману немало тем и путей разработки его теории—причем наибольшее влияние на него оказал не Фридрих Ницше, а Людвиг Клагес и Эдуард Шпрангер (в особенности теория жизненных форм Шпрангера).
Здесь стоит вспомнить эссе Зиммеля «Большие города и духовная жизнь» (1903), которое впоследствии нашло отражение в эссе Томаса Манна «Любек как форма духовной жизни» (1926), а позже, уже на литовской почве, было переосмыслено в эпистолярном диалоге между Томасом Венцловой и Чеславом Милошем «Вильнюс как форма духовной жизни» (1978). Город становится формой жизни и мышления, пространством истории, архитектуры, музыки, литературы, пластического искусства, власти, памяти, политики, площадкой для встреч людей, мнений и верований, для споров и финансовых операций; местом, где рождается современный мир и складывается его будущее. Этот образ присутствует во многих поздних работах Баумана.
В пространстве теории Баумана мы находим не только философские и социологические идеи Грамши и Зиммеля, но и интуиции его любимого философа Эмманюэля Левинаса, который родился и вырос в Каунасе и, по словам самого Баумана, был величайшим представителем этической мысли двадцатого века. Философия Левинаса связана с чудом признания личности и достоинства Другого вплоть до спасения его жизни — признанием, которое осуществляется без всякой на то причины, ведь любое объяснение причин в данном случае чревато разрушением признания в качестве чуда—чуда, коим являются мораль и этическая связь. Книги Баумана посвящены не только современным философам, но и теологам, религиозным мыслителям и художественной литературе — последняя сыграла особую роль в его творчестве.
Подобно польскому социологу Ежи Шацкому, Бауман испытал значительное, если не сказать — определяющее влияние Станислава Оссовского, у которого учился в Варшавском университете. В своей благодарственной речи на вручении Премии принцессы Астурийской за выдающийся вклад в гуманитарные науки Бауман подчеркнул: Оссовский научил его прежде всего тому, что социология относится к гуманитарным наукам*. Затем он развил эту мысль, сказав, что социология, как и роман,—это свод человеческого опыта. Величайшим в истории произведением художественной литературы он полагал «Дон Кихота» Мигеля де Сервантеса.
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
