Боянич - Насилие и Мессианизм

Название этой книги — «Насилие и мессианизм» — не просто парафраза заглавия одного из текстов, который существенно повлиял на прошлый век: «Насилие и метафизика». Это также не просто дань уважения Жаку Деррида и Этьену Балибару, философам, направлявшим мою работу над докторской диссертацией, с ними я обсуждал некоторые из развиваемых здесь аргументов. Моя главная задача заключается в том, чтобы заново прочесть знаменитый текст Деррида в свете одного из последних его наблюдений относительно «мессианственности без мессианизма» («Voyous»). Это словосочетание, к которому Деррида будет часто возвращаться в конце своей жизни, представляет собой настоящую парадигму акта или жеста деконструкции и обладает совершенной гармонией с тем пониманием насилия, которое было изложено в тексте о Левинасе.

 

Субстантивируя прилагательное «мессианский», Деррида вводит новое слово во французский язык — «мессианственность» (messianicité), с тем чтобы очистить мессианизм от всякого следа Мессии, от иудаизма и религии вообще; тем самым он стирает позицию и субъективность того, кто ожидает, взывает и обещает пришествие другого, или Мессии, он преобразует субъективность ожидания в ожидание нейтральное («ожидание без ожидания», «без горизонта грядущего события»); тогда различные процедуры ослабления и удаления перед лицом другого («я не жду другого», «я не собираюсь ждать», «это не ожидание», «это ожидание без ожидания») должны гарантировать, что ожидаемое событие действительно последует (другой, гость, Мессия, справедливость, демократия...)· Два положения Деррида нас особенно интересуют: первое заключается в том, что необходимо «придать этой мессианственности силу и форму» (как? откуда? кто и когда?), второе — что нам никогда не выйти из философского регистра, что нам никогда не покинуть институцию, или письмо, то есть текст, философский разумеется.

 

Но как, каким образом мессианская идея может быть переведена философски? Зачем открывать в поле философии пространство для невозможного пришествия того, что еще не здесь? Не на этой ли базе возможна еврейская философия?  Является ли текст условием мессианизма и пришествия другого?

 

пер. с фр. О. Волчек. — Екатеринбург ; Москва : Кабинетный ученый, 2018. — 224

ISBN 978-5-7584-0227-6

 

 

Наконец, каким образом парадигма конституирования субъекта замещается идеей конституирования другого или пространством для его само-конституирования? Что это значит — «отходить назад», «взывать» или «принуждать» другого и что-то другое? Фундаментальная проблема этой книги заключается, следовательно, в том, чтобы понять, каким образом чему-то придается «сила и форма», точнее говоря, необходимы ли сила или насилие для того, чтобы институция имела длительность, стабилизировалась, институционализировалась, и в какой мере она таковой является. Является ли насилие необходимым условием для достижения мира или справедливости? Какое количество насилия должно быть инкорпорировано в государство, например в новое справедливое государство Израиль? Или, по-другому, какова та радикальность, что ведет нас к победе? Как очеловечить (гуманизировать) войну и до какой меры может дойти насилие, оставаясь этическим?

 

С тем чтобы разработать свои ответы на эти вопросы и оправдать замену в названии книги понятия «мессианизм» на понятие «метафизика», я придерживался медицинской аналогии Гегеля — фатальной аналогии о болезни суверенности (организма, государства, тела, Целокупности, мира) и о необходимости терапии (медикамента, вмешательства, интервенции, то есть пришествия или добавления другого). Как мне представляется, открытие Гегелем гомеопатической терапии — как в его философии природы, так и в его политической философии — может составить первый след фигуры абсолютно другого. В текстах Розенцвейга, Беньямина, Левинаса и Деррида я следовал за развитием и преобразованием гегелевской идеи, согласно которой другой (который в реальности является тем же самым, отсюда и идея о гомеопатии) существует и противопоставляет себя в виде врага некоей тотальности, которая, в свою очередь, конституируется не иначе, как в сопротивлении ему.

 

Точнее говоря, я следовал идее, что возможно управлять и руководить пришествием этого другого. Однако у Деррида и Беньямина это предстает по-разному: с одной стороны, в авто-иммунологической стратегии Деррида попытка сохранить чужестранность другого от нашей способности усвоения, ассимиляции, сохранить другого или сохранить себя от другого (наподобие аллергии в тексте Левинаса) создает некий конфликт и вражду внутри нас самих, утрату идентичности и болезнь; с другой стороны, в теории победы Беньямина та идея, что война или абсолютное насилие (как и великая планетарная война или новые формы мессианических войн в тексте Розенцвейга) может привести к миру и присутствию другого, обнаруживает финальное открытие истинного революционного субъекта.

 

По совету Игоря Кртолицы, помогавшего переводить мои размышления на французский язык, мне бы хотелось в качестве введения к этим положениям о насилии и мессианизме, а также для объяснения общей процедуры критического чтения, которое лежит в основе философского жеста, изложить здесь несколько соображений о том методе, которому я следовал в своем чтении философских текстов.