Эко - История уродства

Из века в век философы и художники давали определения прекрасного, и благодаря их свидетельствам мы можем выстроить историю эстетической мысли разных времен. С безобразным дело обстоит иначе. Чаще всего безобразное определяли в противопоставлении прекрасному, но о нем практически никогда не рассуждали подробно, о нем упоминали вскользь, в скобках. Следовательно, если истории красоты посвящено много теоретических сочинений (из которых можно составить представление о вкусе той или иной эпохи), то истории уродства придется искать документальную основу в основном в визуальных или вербальных изображениях вещей или людей, так или иначе считавшихся «безобразными».

 

Тем не менее у истории уродства есть кое-что общее с историей красоты. Прежде всего, мы не знаем, а только предполагаем, что вкусы простых людей в какой-то степени соответствовали вкусам их современников-художников. Если бы пришелец из космоса зашел в музей современного искусства, увидел женские лица на портретах Пикассо и услышал, как посетители называют их «красивыми», у него могло бы сложиться превратное представление, будто в повседневной жизни люди нашего времени считают красивыми и желанными женщин с такими лицами, как изобразил художник. Правда, наш пришелец мог бы откорректировать свое мнение о нашей красоте, посетив показ мод или конкурс Мисс Вселенная, где предпочитают совершенно иные эталоны красоты. К сожалению, именно такой коррекции мы и не можем сделать применительно к далеким эпохам ни по части красоты, ни по части безобразия, ибо от тех времен до нас дошли только свидетельства, запечатленные в художественных произведениях.

 

М.: СЛОВО/SLOVO, 2007- 456 с.

ISBN 978-5-85050-913-2

 

Введение

Библиография использованных переводов и русских изданий 

Указатель авторов 

Указатель художников и произведений 

Кадры из фильмов

Иллюстрации без указания автора

 

 

О древнегреческом мире у нас сложился стереотип, порожденный идеализированными представлениями времен неоклассицизма об античной греческой культуре. В музеях мы видим статуи Афродит и Аполлонов, запечатлевшие в белоснежном мраморе идеализированную красоту. В IV веке до н. э. Поликлет создал статую, позже названную Канон, воплотившую все правила идеальной пропорции, а позже, как считается со слов Витрувия, были записаны верные отношения отдельных частей тела ко всей фигуре человека: лицо должно составлять 1/10 всей длины тела, голова — 1/8, торс — 1/4 и т. д.

 

Вполне естественно, что в свете этой идеи красоты все существа, не соответствовавшие данным пропорциям, должны были восприниматься как уродливые. Но если древние идеализировали красоту, то неоклассицизм идеализировал древних, забывая, что именно от древних (и — косвенно — от предшествовавших традиций Востока) достались западной культуре многочисленные существа, которые — истинное воплощение непропорциональности, отрицание всяческих канонов. Греческий идеал совершенства выразился в идее kalokagathia — этот термин образован путем соединения kalos (традиционно переводится как «прекрасное») и agathos (обычно переводится как «благой», «добрый», но передает целый ряд позитивных значений). Было замечено, что определить человека как kalos и agathos значило примерно то же самое, что позже в англосаксонском мире вошло в аристократическое понятие gentleman — то есть человек, отличающийся благородной внешностью, мужеством, спортивными достижениями, воинскими доблестями и моральными добродетелями.

 

В свете этого идеала в Древней Греции была создана обширная литература об отношении уродства внешнего и уродства морального. Однако мы так до конца и не знаем, подразумевали ли древние под прекрасным все, что нравится, вызывает восхищение, притягивает взгляд, все, что формой своей услаждает чувства, или же имелась в виду духовная красота, свойство души, необязательно совпадавшее с внешней привлекательностью. В сущности, причиной похода на Трою была необыкновенная красота Елены, и Горгий, как это ни парадоксально, пишет Похвалу Елене. А между тем Елена, неверная жена Менелая, никак не могла считаться образцом добродетели. Конечно, если для Платона единственной реальностью был мир Идей, а наш материальный мир — лишь его тенью и имитацией, то безобразное должно было отождествляться с небытием: поскольку в диалоге Парменид отрицается сама возможность существования идей вещей низких и презренных, вроде пятен, грязи или волосатости. Существование безобразного, таким образом, признается только в чувственной сфере, в качестве одного из признаков несовершенства физического мира по отношению к миру идеальному. Позже Плотин, еще более радикально определивший материю как зло и ошибку, окончательно отождествит безобразное с материальным миром.

 

Достаточно, однако, перечитать Пир, диалог Платона, посвященный Эроту (любви) и красоте, чтобы обнаружить множество нюансов. В этом диалоге, как, собственно, и в других, и вообще почти во всех философских изысканиях о прекрасном и безобразном, эти ценности названы, но никак не проиллюстрированы примерами (откуда необходимость, как было сказано во Введении, сравнивать философские рассуждения с конкретными творениями художников). Трудно сказать, каковы те прекрасные вещи, что возбуждают наше желание. Что же касается хорошего, доброго, то диалог во многих аспектах представляет собой прославление педерастии в этимологическом значении слова, то есть как любви мудрого, зрелого мужчины к красоте юношей. Подобное поведение в целом допускалось в греческом обществе, однако в ходе диалога педерастия, превозносимая Павсанием (непосредственно плотское вожделение к красоте юноши), и сублимированная (ныне мы бы сказали «платоническая») педерастия, о которой говорит Сократ, сильно различаются между собой. Павсаний проводит различие между Эротом, сопутствующим Афродите Пандемос, который вдохновляет людей примитивных, любящих без разбору женщин и юношей, причем любящих их тела больше, чем души, и Эротом, сопутствующим Афродите Урании, который олицетворяет любовь исключительно к юношам, то есть не к малолетним мальчикам, но к возмужавшим подросткам, у кого уже «обнаружился первый пушок». Причем тот же Павсаний признает, что среди юношей любить следует наиболее благородных и добродетельных, «хотя бы они были и не так хороши собой», и называет низким и пошлым того поклонника, который любит тело больше, чем душу. В этом смысле педерастия, не исключая физических отношений, является своеобразной формой эротико-философского союза, связующего любимого (юношу, принимающего общество более зрелого мужчины, который приобщает его и к мудрости, и к взрослой жизни и которому он в ответ оказывает определенные милости) и любящего — мудреца, влюбленного в красоту и добродетель молодого человека.