Феодор Метохит - Слово о нравственных проблемах

Глава 1

Уже не раз я пытался рассказать тебе кое-что о науках (των Λόγων) (в меру собственного знакомства с предметом и способности говорить о нём) и увещевать тебя заняться благим трудом — приложить все усилия к тому, чтобы ими овладеть; ведь прилежание в таком деле, да и сам процесс его освоения — не что иное, как истинное раздолье (ραστώνην), любезное сердцу. Но как только я намеревался за это взяться, со мной происходило то, что бывает с людьми, которые видят во снах отчётливую картину того или иного занятия, которому предаются. Я размышлял над этим и уже вел беседы с тобой, но только мысленно (μέχρι των Λογισμών), на деле же не было возможности приступить к осуществлению задуманного, сколько бы я себя ни принуждал. Скорее я занимался чем угодно, только не мог приступить к беседе с тобой (хотя и собирался говорить), ведь постоянно возникал то один, то другой предлог, который насильно уводил меня прочь от поставленной мною цели. Я был преисполнен житейских забот, уж не знаю, ни каковы они по сути, ни как о них рассказать, — совершенно жалких и презренных (άγεννών καί ανελεύθερων); погряз в дурных и до крайности вульгарных (ούδέν καθάπαξ ιερών) делишках, недостойных попечения, за которые сроду бы добровольно не взялся ни один достойный муж, знай он о них заранее (чтоб они провалились самым ужасным образом!). Впрочем, это именно они скорее беспощадно сокрушают и раздробляют на мелкие кусочки ум любителя прекрасного, превращая орган мысли в неисчислимые мириады мерзостей.

Глава 2

И вот что ещё мне представлялось в высшей степени затруднительным: если бы я даже и попытался заговорить с тобой о науках, оказалось бы, что я не подготовлен к такой беседе, поскольку давно уже оставил занятия ими, к которым некогда был привычен. «Богатство даётся стараньем», — по словам поэта. А произведение искусства, которое ежечасно не отделывают и оставляют без пристального попечения, неизбежно, как мне кажется, день за днем лишается силы (την έξιν), уподобляясь заброшенным растениям, не получающим надлежащего ухода: как эти растения не способны к росту (την φύσιν) и плодоношению, так и оно безжизненно и не может быть доведено до совершенства ни одним разумным способом. Итак, поскольку я всячески оттягивал на неопределённый срок (είχον πόρρω ή προ) написание этого слова и работу над ним, то именно тебе, совершенно пренебрегавшему собой, суждено было обратить меня к самому себе (εμέ... προς έαυτόν έπιστρέψαι), хотя и запоздало. И хотя сам для себя ты как ничего не хотел, так и не мог сделать, по отношению ко мне же оказался достаточно силён, чтобы высвободить меня от всяческих дел — более многочисленных, нежели я мог тогда представить или настроиться. Ты же ещё и сейчас не обрёл себя, а меня — не знаю, как правильнее и выразиться: вернул либо ко мне же, либо скорее всё-таки к себе. И вот это избавление, которого я прежде не мог совершить сам, будучи вовсе лишён такой возможности, происходит благодаря тебе, и я надеюсь, что благодаря заботам о тебе смогу избавиться от всех прочих попечений. Итак, всецело, как я думаю, отойдя от своих дел и полностью расставшись с теми надеждами посвятить себя наукам, которые я возлагал на себя, и будучи в придачу лишён (ζημιούμενος) и вторых, как говорят, ещё лучших упований, которые впоследствии в обилии питал относительно тебя, я тружусь в поте лица и, похоже, из-за тебя претерпеваю нечто ужасающее и уже невыносимое (хотя прежде полагал, что мне вполне по силам справиться с такого рода сложностями). Вот это и стало, на мой взгляд, важнейшей причиной, которая понудила меня написать настоящее слово (Λόγον). Впрочем, я вдобавок полагал, что если, чего доброго, стану пытаться в полной мере, как и тогда, восславлять науки, выказывая о них собственное попечение (μελετών) и тебя наставляя (συνασκούμενος), то покажется, будто я претендую на то, чтобы ты и те, кто нас окружает, восхищались моими занятиями и чтобы вы и все люди вообще, в свою очередь, занимались (σπούδαζε ιν) ими. Именно так обычно и поступает большинство людей, нахваливая всем подряд то, чем они занимаются сами, убеждая соглашаться с собой и внимать себе, как будто они — самые лучшие. В самом деле, одни прожужжат всем уши, расхваливая свои родные края, а также какие-то места и компании, другие — политический строй, третьи — тот или иной образ жизни, а остальные — всё, что бы они для себя ни избрали и чем бы ни занимались, будучи движимы той или иной необходимостью; взятые все вместе, эти бахвалы пробуждают в слушателях благие надежды, связанные с предметами своих занятий.

Глава 3

Сейчас же я бы очень хотел, чтобы дела обстояли не так, как всё случилось на самом деле (я имею в виду, что отошёл от занятий науками под влиянием того, с чем мне пришлось столкнуться). Пусть же никому не покажется, будто, взявшись всё же прославлять то, чем с тех пор совершенно пренебрёг, так что и оказался далече, я взялся за дело из жажды благодарности по своему адресу и по адресу своего дела, а не поневоле и будучи понуждаем необходимостью (так что в результате скорее и поддался уговорам). Разве не достоин я порицания со стороны самого себя за оставление без попечения (προνοίας) того, что мне представляется наилучшим? С другой стороны, разве я не смогу выглядеть убедительным в твоих глазах, пытаясь убедить тебя в том, чем намеревался всерьёз с тобой заняться и за пренебрежение чем считаю себя достойным упрёков? Так вот, я скажу, ничего не утаивая, лишь столько, сколько задумал вначале, направляя и расширяя данное слово, поскольку, как следует, приготовился не восхвалять науки и не говорить о них более того, чем они заслуживают. Потому что находятся ведь и те, кто считает должным уплачивать долг образованности таким образом, чтобы не оставлять невысказанным (άρρητον) ничего, что, по их разумению, могло бы так или иначе придать наукам (τούς Λόγους) хоть какую-то торжественность. Напротив, они выдумывают и рассказывают о науках всяческие небылицы, что есть сил восхваляя учёные занятия и, на мой взгляд, либо сознательно пренебрегая тем, что сами они бесконечно далеки от познания связанной с науками истины, и стремясь лишь возвысить предмет своих славословий, либо же столь неистовым стремлением к прославлению учёности вводя в заблуждение сперва себя, а там уже и остальных. Несомненно, в обоих описанных случаях отход вышеупомянутых энкомиастов от добра и утрата должного не останутся без наказания и без подобающего воздаяния, как, впрочем, не пребудет непрощённым ни добротолюбие (ή φιλοκαλία) одних, будучи движимы которым, эти самозваные панегиристы претерпели такой вот самообман, ни себялюбие (ή φιλαυτία) других, которое довело их до лжи. В самом деле, себя ведь любят все и изо всех сил, сколь бы далеко это ни заходило. Похоже, себялюбие считается занятием столь невинным, что ради него одного всякий может спокойно решиться на что угодно. Себялюбцам хотелось бы, чтобы всё, сделанное ими, было наилучшим или по крайней мере хотя бы казалось таковым. Но и тех, первых панегиристов, поневоле оказавшихся рабами своей любви (έρωτος) к наукам, всякий готов понять и простить — более, чем в любом другом случае, ведь эта страсть (τούτο [sc. τό έρως]) считается единственной, которой невозможно избежать и которая подчиняет себе абсолютно всех. И их прощают, даже несмотря на то что сами от себя они максимально сокрыли собственную неподготовленность и непредусмотрительность — пусть даже кто-нибудь заметит и поймёт, что нет ни одного такого помысла (Λογισμόν), который помог бы нашим панегиристам излечиться от охватившей их болезни. Впрочем, мне кажется, что обе стороны порой погрешают против рассматриваемого нами суждения, понуждая себя (πραττόμενοι) браться за (περαίνειν) такие вещи, которые превосходят не только элементарное пособие для младших классов, взыскуемое ими и составляющее предмет их устремлений, но даже и последующие серьёзные (δικαίων) труды, освоить которые им, думаю, было бы однозначно под силу. Сдаётся мне, что в своём безудержном стремлении ко всякой выгоде и к любым видам превосходства они наносят ущерб всему предприятию в целом, уподобляясь тем из моряков, что, страдая большей по сравнению с остальными алчностью, постоянно догружают свое судно разного рода мелким скарбом, в результате чего оно идёт ко дну. И в самом деле, ведь если слушатели, хоть немного усомнившись (άντιστώσιν) в каком-либо суждении по тому или иному поводу, заметят и поймут, что оно искажает (νοσούν) истину, то тотчас — с этого самого момента — протрезвятся (άνασεσόβηνται), станут избегать подобной несправедливости и уже не только перестанут доверять чему-либо подобному (и даже не снизойдут до него), но и скажут, что утратили доверие ко всякой речи вообще и больше не будут полагаться на тех, кто пытается их столь злокозненным образом (έπιβούλως) ввести в соблазн.