Антихрист - Из истории отечественной духовности

В предлагаемой книге впервые предпринята попытка собрать в единое целое малоизвестные и практически недоступные тексты русских философов, которые могли бы прояснить для читателя историю апокалиптических настроений, историю битового и философского мистицизма.

Размышляя о явлениях антихриста, русские люди осмысливали реалии отечественной истории и прогнозировали будущее. Сопровождающие издание статьи раскрывают сюжет об антихристе на фоне философских пристрастий разных эпох отечественной истории. В «Комментарии» даются подробные биографические справки об авторах текстов, проясняются «темные места», расшифровываются исторические реалии.

Антихрист - Из истории отечественной духовности - Антология

Сост. коммент. А.С. Гришина, К.Г. Исупова.

М.: Высш. шк., 1995. — 415 с.

ISBN 5-06-003053-9

Антихрист - Из истории отечественной духовности - Антология - Содержание

К. Г. Исупов. Русский Антихрист: сбывающаяся антиутопия

ЗНАМЕНИЯ

С. Яворский. Знамения пришествия антихристова и кончины мира
С. М. Соловьев. Монах Самуил (Страница из истории раскола)
Ф. М. Достоевский. Великий инквизитор
К. Н. Леонтьев. Над могилой Пазухина

СОВРЕМЕННЫЙ АПОКАЛИПСИС

B. C. Соловьев. Краткая повесть об Антихристе
H. A. Бердяев. Великий Инквизитор
B. П. Свенцицкий. Антихрист. Записки странного человека
C. А. Аскольдов. Религиозный смысл русской революции
Н. О. Лосский. О природе сатанинской (По Достоевскому)
Г. П. Федотов. Об антихристовом добре
B. Молчанов. Антихрист
C. Н. Булгаков. Апокалипсис Иоанна

БЫСТЬ ПРИ ДВЕРЕХ...

Я. С. Друскин. Дьявол
Д. А. Андреев. Роза Мира
Й. Рот. Антихрист
А. Мацейна. Тайна подлости
A. C. Гришин. Миф об антихристе в русской истории и литературе конца XIX—XX веков

Антихрист - Из истории отечественной духовности - Антология - Исупов - Русский Антихрист: сбывающаяся антиутопия

Отвечая традиционным для русской истории умонастроениям «конца века», наше время занято интенсивным производством новых, а также реставрацией старых социальных мифов. Как в эпоху И. Новикова, а потом Александра I, затем на рубеже XIX—XX вв., множество людей — от обывателей до академиков — увлечены ныне постижением «тайн натуры» (в современном варианте «нерациоидных объектов», «неопознанных явлений» и т. п.). Вернулась мода на оккультное знание, сверхчувственное постижение, масонство.

Когда нормой жизненного ритма становится перманентная катастрофа, горизонт исторической надежды немедленно сужается в эсхатологическую перспективу, по центральной оси которой выстраиваются столь знакомые и неизменно впечатляющие знамения последних времен. Композиция символических свидетельств «конца истории» строится по-разному, но по некоей национальной привычке на первом плане апокалиптического «иконостаса» с достойным особого комментария постоянством все отчетливее прорисовывается образ Антихриста. Как всякий древний символ, этот образ обладает самодостаточной убедительностью. Тем менее стоит удивляться оперативной его эксплуатации в журнально-политической «злобе дня» , а в качестве риторического аргумента — и в исторической публицистике.

Существует множество подробных обзоров святоотеческих памятников, трактующих Антихриста . С появлением на Руси переводов греческой и латинской патристики, посвященных образуи срокам явления «человека беззакония», начался и не прекращается поиск претендентов на черный трон. К XVIII веку этот процесс приобретает взрывной характер: эпоха Петра Великого затопляется лавиной эсхатологических сочинений (их количество не раз уточнялось, начиная с «Каталога...» Павла Любопытного5 и кончая современными историками раскола ).

Ни один вселенский оппонент Бога, включая наиболее приметных персонажей демонологии и самого Князя Тьмы, ни одна персонификация Мирового Зла не привлекли к себе столь внимания, как Антихрист. Очень скоро осознанная как перманентная историческая угроза, о которой твердят тексты наивысших степеней сакрального авторитета7, неясная фигура Антихриста воспринимается как именно «фигура»: ее очертания Легко накладывались и совпадали с обликами оперативно разыскиваемых исторических претендентов. Самое популярное в этом ряду лицо, конечно, Петр I.

Через Преображенский приказ прошли сотни раскольников — обличителей государя-Антихриста. Петровский указ о веротерпимости 1702 г. был перечеркнут указом 1716 г., по которому беспоповцев следовало заковывать «в клетки двойного оклада».

Нетрудно вообразить, какие чувства вызвало принятие православия Екатериной: духовным воспреемником она имела царевича Алексея Петровича, «следовательно, самому Петру она в духовном родстве приходилась внучкою. А духовное родство ценилось русским гораздо выше родства кровного». Поэтому брак Петра с Екатериной «вызвал переполох», а последующая за известными событиями казнь сына «поразила русских в самое сердце»8.

Вот один из бесчисленных «негативов» Петра Великого, который мы встречаем в сочинении керженского проповедника Козьмы Андреева (погиб в застенке в 1716 г.): «В самой плоти его, на лице, и на челе, и на всех удех его, даже до ногу его, образ и начертание мерзости запустения, латынства, якож брадобритие богомерзкое, и чела оголение, и покровение на главе, по обычаю поганых немцев и люторцов, и прочая вся одежда его латынская, паче же бесовская. <...> Еже есть сатана и преисподний бес сиречь дух лукавый, латынский и римский» .

Впечатляющее своим драматизмом житие монаха Самуила (тамбовского дьячка Осипа Выморкова), составленное СМ. Соловьевым1 , а позднее развернутое в подробный очерк М.И. Семейским11, свидетельствуют об особой устойчивости темы царя-Антихриста, вызывающего в памяти имя другого царя-Антихриста — Нерона. Рим первый и Антихристов Град — Петербург («Четвертый Рим») сливаются в сознании людей старой веры с обликом «папежной» Европы. Московское благочиние «Третьего Рима» и «вавилонская блудница» на Неве образовали антитетическую тему на ранних этапах диалога двух столиц. Репутация Петербурга как Града Обреченного своим 6 рождением обязана апокалиптическому сюжету; она сохранилась до начала XX в.

Православные церковные публицисты отдавали себе отчет в возможных социальных последствиях распространения ереси об императоре-Антихристе. Понадобился авторитет Стефана Яворского, чтобы противостать Григорию Васильевичу Талицкому и его последователям. С этой целью Яворский пишет трактат «Знаменья пришествия Антихриста» (М.,1703) и «Увещание», в которых оспариваются антихристовы приметы в деяниях Петра13.

Оставляя в стороне неплохо изученную старообрядческую эсхатологическую литературу, напомним читателю только об одной чрезвычайно важной для движения образа Антихриста в русской культуре концепции. Она выдвинута федосеевцами, поморами Выговской пустыни и некоторыми керженскими авторами. Это учение о «духовном антихристе», расколовшее в 1701 г. и без того не слишком монолитное старообрядческое движение на два русла: одни толкуют природу противо-Бога «чувственно» (т. е. в согласии с евангельским преданием), вторые — «духовно» (Антихрист — невидимое Мировое Зло, от века положенное в мире).

Вот аргументация Феодосия Васильева в пользу последнего мнения: «Антихриста уже впредь не ожидайте в чувство, но по сему разумейте: егда Христос на землю явился и с человеки поживе, не царствовал он чувственно на земле,— тако и Антихрист не имать в чувство быти» 4. «Духовная» трактовка Антихриста внесла принципиально новые моменты в идеомиф: теперь Антихриста можно было понять не только как конкретную личность, но и как состояние мира на финальном этапе его истории. Эти представления могли пересекаться в точке того рода убеждения, по смыслу которого стихия злого отыскивает среди людей медиумов сатанинских инспираций. Так вопрос о судьбе Антихриста в русской культуре и истории разворачивается перед исследователем в антитезах добра и зла, правды и кривды, веры и лжеверы, Божьего Промысла и Божьего попущения.

История русского Антихриста может быть описана и как история русской государственности. Державоустроительные мероприятия, социальное экспериментаторство, всякого рода утопические инициативы, военные неудачи, эпидемии и голодный мор, дворцовые катастрофы, внутренние мятежи могли восприниматься — и воспринимались — обыденным сознанием эсхатологически.

В 1722 г. инквизитор Воронежской епархии Гурий Годовиков вынужден был заниматься распространившимися слухами о явлении царя-Антихриста. Его приходу в городишко Тавров предшествует молва о повальной смерти младенцев, о том, что царь клеймит людей и посты не соблюдает (Петр посетил эти места в декабре 7 1722 г., чтобы распорядиться о переносе воронежской верфи на речку Тавровку) . А слухи ширились.

У русского царя-Антихриста и семья — антихристова: дочь Петра императрица Елизавета именовалась в народе «антихристовой дочерью». Столетие спустя нашествие «двунадесяти языков» породит народную молву: Наполеон — Антихрист. «Русский народ,— замечает С. Булгаков,— пережил ... нашествие Наполеона как некий образ антихристовой угрозы» .

Коль скоро внешние враги нации принимают обличье Антихриста, носители внутренней угрозы также воспринимаются в аспекте чужого. Обыватель думал: Петр наводнил Россию иностранцами; упразднил исконные обычаи, одежду, домашний быт; выстроил иноземный град на опасном краю отечества; говорит не по-нашему; унизил веру и якшается с басурманами; по всей державе снуют шпионы; святая Русь, видевшая в своих землях Андрея Первозванного, край святых подвижников и предстоятелей, из твердыни отчей веры обращена в застенок православия.

Социальная практика Антихриста есть прежде всего переименование и торжество чужих имен над традиционной знаковой реальностью. Поэтому царь-Антихрист — лжеименной царь. Феномен самозванства, составивший в отечественной истории самостоятельный сюжет, органично вплетен в ее эсхатологические перспективы. Из какого бы пространства ни приходили самозванцы на царствие, из «латышской» Польши или с Урала, они опознаются по признаку чуждости.

В ироническую симметрию тому факту, что тексты высшей сакральности приходят на свою новую родину как тексты чужого языка (непонятность и загадочность греческого памятника — источник дополнительного пиетета перед Священным Писанием, так и страх перед Антихристом питается тем же архаическим представлением, в соответствии с которым «новое» есть «пришлое» и, стало быть, «вредное». В Антихристе, по иронии истории, дана вечная парадигма бунта против «своего» путем простой перемены знаков в сфере поведения и ценностей. В этом смысле многие типы антиповедения («юродивый», «уход», «парадоксалист» «ницшеанец») психологически изоморфны поведению «Антихриста» при всем несходстве непосредственных мотиваций и преследуемых целей...

Категории:

Благодарю сайт за публикацию: