Издательский проект Quadrivium
Серия GOTHICA
Творчество Бетховена, рассматриваемое с концептуальной, философской точки зрения, представляет собой прекрасную иллюстрацию идеи целого и неслиянного диалектического единства его частей. Бетховен, как мало кто иной, сумел выразить музыкальными средствами философему диалектического взаимодействия и диалектического развития частей, образующих единую замкнутую систему. В своих масштабных произведениях (таких, как, например, Девятая симфония, Двадцать девятая фортепианная соната и Большая фуга для струнного квартета) Бетховен открыл нашему умственному взору сложную систему, состоящую из нескольких смысловых уровней и пронизанную сквозной осью многослойного, многоэтапного развития.
В бетховенском мире единичные, обособленные друг от друга музыкальные построения образуют единую и неслиянную полифонию, нессиинннн постольку, поскольку каждая часть-построение самобытна, еቨиннн же потому, что обретаемый в итоге смысловой горизонт является, как правило, эпическим обобщением, вбирающим в себя все составные элементы и приводящим все к единому эмфатическому знаменателю. Бетховенское «обобщение» синтезирует на высшем, с метафизической точки зрения, уровне противодействующие друг другу части-противоположности, и их неустанная борьба в мире дольнем сменяется в мире горнем единой, всепримиряющей гармонией. Сквозное векторное развитие, находимое нами в произведениях Бетховена, предстаёт пред нами в виде своего рода «метафизического восхождения», et talis ascensio — диалектическая борьба контраргументов, инициирующая «проблемный феномен», «снимаемый» на одном уровне, но возобновляемый — в новой форме — на иных уровнях.
Обособленные построения, из которых состоит музыкальная ткань произведений Бетховена, можно уподобить радиусам, направленным ко всеобщему Центру, эпически обобщающему и тем самым примиряющему проворные и «упрямые» противоположности. Тяга Бетховена к такой умозрительной музыкальной образности (характерной для позднего периода его творчества) вовсе не затемняет иных граней таланта немецкого (немецко-австрийского, венского) композитора: Бетховен в не меньшей степени, чем, скажем, Гайдн, — мастер жанровой музыки и музыкального пейзажа.
Германский Дионис
Музыкальные драмы немецких и австрийских композиторов
Санкт-Петербург: Издательский проект "Quadrivium"; издательство «Алетейя». 2017. 256 с.
ISBN 978-5-906980-24-3
Германский Дионис - Музыкальные драмы немецких и австрийских композиторов - Содержание
ЛЮДВИГ ВАН БЕТХОВЕН
- Фиделио
- О музыкальной драме «Фиделио» Людвига ван Бетховена
- О творчестве Бетховена
РИХАРД ВАГНЕР
- Иисус из Назарета
- Послесловие от переводчика
- Тристан и Изольда
ФЕРЕНЦ ЛИСТ
- Крестный путь
ЭРНСТ КШЕНЕК
- Жизнь Ореста
ПАУЛЬ ХИНДЕМИТ
- Достославнейшее видение
Алоис Пинос. Эрвин Шульхофф
Германский Дионис - Музыкальные драмы немецких и австрийских композиторов - Послесловие от переводчика
Творчество Рихарда Вагнера — явление многогранное, и его всеобъемлющее искусство сумело отобразить самые разные эпохи в истории человечества. Поэтический эскиз «Иисус из Назарета», написанный в знаменательном для всей Европы 1848 году, принадлежит к плеяде христианских произведений Вагнера, которую можно смело противопоставить его «языческому», древнегерманскому, дохристанскому «Кольцу нибелунга». «Иисус из Назарета» — предварительный, черновой вариант мистерии, которая в силу разных причин не получила своего окончательного облика и не обрела сценического воплощения, но много позднее трансформировалась в итоговое для Вагнера произведение — «Парсифаль».
«Иисуса из Назарета» следует рассматривать вкупе с такими истинно христианскими произведениями немецкого драматурга и композитора, как «Трапеза любви апостолов», «Риенци...», «Тангейзер...», «Лоэнгрин» и уже упомянутый выше «Парсифаль». Поэтическим эскизом «Иисус из Назарета» именуется в том смысле, что его лаконичный прозаический текст являлся, по замыслу автора, проектом, предварительным наброском будущей религиозной стихотворной драмы. В русле грандиозного и многогранного творчества Вагнера этот предварительный набросок образует самодостаточный феномен и имеет важнейшее значение, которое трудно переоценить. «Иисус из Назарета» — своего рода пролог «Парсифаля» и его сакральный сателлит.
Конечно, для любителей апокрифов и, условно говоря, «Евангелия от Мастера» Михаила Афанасьевича Булгакова великий соблазн назвать этот поэтический эскиз «Евангелием от Рихарда Вагнера», но такая смелая — даже кощунственная! — дефиниция не имеет под собой прочного основания, не имеет хотя бы потому, что в этом диковинном произведении, собственно, почти нет «благовествования», «благой вести»: немецкий драматург сосредоточен на событийной «ткани» разворачивающихся событий, а не на идеологической, и Вагнер выступает здесь, скорее, как историк, как вдумчивый хроникёр, прозорливо ищущий пути для сценического воплощения будущей мистерии, дерзновенно претендующей на то, чтобы отобразить на театральных подмостках вектор Вечности, вступивший sub Pontio Pilato в вектор Времени. Меломаны и любители театра знают, что в христианской Европе такого рода стремления не приветствовались и выводить Спасителя на сцену было запрещено. (В связи с этим вспомним, к примеру, музыкальную религиозную драму Франца Шуберта «Лазарь, или Торжество Воскресения», в которой от лица Спасителя глаголет Его ученик Натанаэль.)
Быть может, осуществлению замысла написания полновесной сценической мистерии «Иисус из Назарета» помешало ещё и то, что сценическими средствами выразить трансцендентную, божественную суть «единосущного Отцу» (consubstantialis Patri) трудно, а может быть, и вовсе невозможно. Выводя неслабой дантоеской рукой на сцену горние силы, Вагнер, несомненно, столкнулся с проблемой наглядного сценического отображения узловых событий в истории человечества и, шире, с проблемой метафизического несоответствия дольнего горнему, преодолеваемого в теологической сфере тайной «воплощения» (incamatio) Спасителя.
Почти полное отсутствие умозрительной догматики в «Иисусе из Назарета» создаёт атмосферу недоговорённости, порождающую в свою очередь атмосферу таинственности, во многом созвучную той тональности, которую находит образ Христа на картине Иванова. Наряду с этим Вагнер убедительно и довольно проницательно обрисовывает разные, несхожие характеры: например, характер мятежника и «страстного патриота» Вараввы, предателя Иуды, Понтия Пилата и Петра, апологетической деятельности которого отводится особое место. Меломанам трогательно видеть, как здесь, в «Иисусе из Назарета», нарождается прообраз, наверное, самого загадочного образа, вышедшего изпод пера Рихарда Вагнера, — образа мятущейся и обуреваемой душевными волнениями Кундри «Парсифаля». Этим прообразом, как вы догадались, является святая грешница Мария Магдалина, эта Софья Мармеладова Рихарда Вагнера. Вместе с тем в образе Иуды отчасти предугадывается коварный карлик «Кольца нибелунга» — скверный кузнец Миме, который, впрочем, в отличие от евангельского Иуды, начисто лишён каких бы то ни было угрызении совести.
В своей мистерии «Иисус из Назарета» Вагнер делает акцент на историзме и, выступая как историк, смело выстраивает чреду дольних событий, трансцендентный «исход» которых, наконец, обнаруживается в эмфатической обобщающей реплике Петра, возвестившего о том, что «пророчество Иисуса исполнилось». Поэтический эскиз «Иисус из Назарета» Рихарда Вагнера — веский и глубоко своеобразный аргумент в пользу идеи того, что этот немецкий композитор и драматург истинный христианин, которого можно смело поставить в один ряд с Августином, Данте, Мильтоном и Достоевским.
Категории:
Благодарю сайт за публикацию: