Грин Артур - Страдающий наставник - Алеф

АЛЕФ - изыскания в еврейской мистике   BIBLIOTHECA   JUDAICА

---

Arthur Green Tormented Master: A Life of Rabbi Nahman of Bratslav

Содержание

 

Менахем Яглом - Открытие Брацлава

Предисловие автора к русскому изданию

Приложения

Дополнение Цви Марк - Брацлавский хасидизм после смерти рабби Нахмана

Справочные материалы

 

Выход в свет русского издания книги Артура Грина «Страдающий наставник» для меня - событие глубоко личное. Четверть века назад эта книга стала открытием для московской молодежи, искавшей путь в таинственный и запретный еврейский мир. Однако «узкий мост», по которому рабби Нахман ведет тех, кто готов за ним следовать, я открыл для себя еще раньше и об этом хочу рассказать особо.

 

В Советском Союзе в старые недобрые времена, когда запретным было все то, что не разрешено, и даже разрешенное казалось довольно сомнительным, иудаизм был сомнителен вдвойне. Во-первых, как тяжелый наркотик - «опиум для народа», т. е. религия; во-вторых, как проявление еврейского национального самосознания, заведомо приводившего к антисоветчине или, того хуже, к сионизму. Вопреки этому в 1970-1980-е годы множество людей, молодых и не очень, ощутили сопричастность иудаизму и от посещения «Горки» (так называли улицу перед Московской хоральной синагогой, на которой по субботам и праздникам собирались евреи) и штудирования иврита перешли к соблюдению заповедей и изучению Торы.

 

К счастью, в те времена еще были живы десятки евреев старшего поколения, пронесших верность еврейской религии сквозь лагеря и тюрьмы, гонения и скитания. Это были люди незаурядные, и они с великой радостью взялись за воспитание тех, кто, невзирая на сопряженные с этим трудности, желал отринуть обезличенную советскую действительность и вернуться к еврейству. Однако особо глубокими познаниями в Торе большинство «стариков» не обладало: они учили нас читать Талмуд и Танью (важнейшую книгу Хабада - многие из них были хаси-дами-хабадниками), и уже это было великим счастьем. Основные знания об иудаизме можно было почерпнуть исключительно из книг. Для тех, кто уже умел читать на иврите, их оказалось неисчерпаемое множество. Чердаки и подвалы синагог - как Москвы, так и прочих городов, где еще оставались синагоги, - были буквально забиты книгами, которые остались от умерших или уехавших в Израиль. Книги эти, забытые и никому до поры не нужные, были свалены в кучи, и мы, правдами и неправдами раздобыв ключи, совершали набеги, унося домой груды пыльных, поеденных жучком томов, а затем неделями пытались разобраться, кем, когда и о чем они написаны. Несложно представить себе, сколь странные знания приобретались в результате такого беспорядочного чтения. Многие книги, не вызвавшие интереса, а чаще попросту непонятные, приходилось откладывать в сторону, но зато некоторые остались с нами навсегда.

 

В один из таких набегов на чердак синагоги в Марьиной Роще я наткнулся на старинную книгу под названием Лику-тей Moiapan, напечатанную на синей грубой бумаге. Прочитав на титульном листе, что ее написал некий Нахман из Брацлава, внук того самого Бешта, о котором старики рассказывали множество удивительных и волшебных историй, я захватил ее домой. Первые же фрагменты, выхваченные откуда-то из середины, глубоко потрясли меня - показалось, что незнакомый автор сквозь века обращается именно ко мне, отвечая на самые мучительные и наболевшие вопросы. Вот что он говорил:

 

- Весь мир - это очень узкий мост, соединяющий противоположные берега, в чем-то схожий с ними обоими, а потому ни на один из них не похожий.

- Бог скрывается от своих творений, чтобы предоставить им свободу выбора. Поэтому всякая однозначная истина скрывает другую истину, в свою очередь скрывающую свой истинный смысл.

- Человек по-настоящему свободен из-за того, что скован цепью парадоксов. Бог проявляется в Своем отсутствии, и потому «близок ко всякому, взывающему к Нему». Суть вещей - это насмешка, но насмешка и есть суть вещей.

- Разум не в силах справиться с парадоксальностью бытия, всякое интеллектуальное исследование неминуемо приводит к осознанию несостоятельности интеллекта. Лишь вера, объемлющая интеллект, данная детям, безумцам, разума лишенным, и мудрецам, разум превзошедшим, придает миру целостность и тем самым оправдывает его существование.

- В повседневности, как во сне, невозможно отличить правду от лжи, бесспорные истины оказываются ложью, а безусловная ложь становится правдой. Большинство людей подобно спящим, но мудрые знают о том, что они спят, а праведные живут, бодрствуя.

- Запреты и постановления Торы самоочевидны, вне этих рамок человек попросту не может называться человеком. Но именно в силу своей самоочевидности они не позволяют достичь основной цели человеческого бытия - служения Богу по доброй воле, в результате свободного выбора. Истинную самореализацию можно обрести лишь там, где нет заповеди или запрета, а все зависит лишь от человеческой воли.

- Человеческое бытие исполнено бесконечного трагизма, поэтому главное - никогда не отчаиваться и пребывать в радости даже посреди безбрежной печали.

 

Даже то немногое, что я мог тогда понять в этой удивительной книге, завораживало. Еврейские тексты, которые мне приходилось изучать прежде, вдруг раскрылись совсем по-новому, засверкали многообразием смыслов и значений. Вскоре я узнал, что писания рабби Нахмана вызывают такие чувства не только у меня. В Хоральной синагоге я познакомился и подружился с молодыми иностранцами, приехавшими, как некогда и Артур Грин, чтобы поддержать советских евреев. Они подарили мне книжку карманного формата, в которой я с восторгом опознал современное издание Аикутей Moiapau и гордо заявил: «Я уже несколько месяцев изучаю эту книгу!» «Значит, ты уже не тот, каким был раньше», - ответили мне новые друзья, и я не мог с ними не согласиться.

Мне ужасно хотелось больше узнать об авторе этой книги, но сведения о нем удалось найти только в Еврейской энциклопедии Брокгауза и Эфрона.

 

В краткой, сухой заметке полезной информации было немного, но что-то почерпнуть удалось - оказалось, что рабби Нахман, хоть и из Брацлава, похоронен в украинском городке Умань, недалеко от Черкасс. Эти места я знал, и летом мы с другом-фотографом отправились на поиски могилы. Приехав в Умань, стали спрашивать у прохожих, где похоронен «еврейский святой». Поначалу такой вопрос вызывал у встречных нескрываемое возмущение: в те времена непонятно, какое из этих слов - «еврейский» или «святой» - казалось более неприличным. Некоторые даже порывались вызвать милицию, но от них нам удалось благополучно избавиться. Наконец какая-то добрая бабушка предположила, что могила еврея должна находиться на еврейском кладбище, и рассказала, как до него добраться.

 

Придя на небольшое запущенное кладбище, мы долго и безуспешно искали могилу рабби Нахмана и, совершенно отчаявшись, присели  отдохнуть.  Рядом мирно паслась коза. Вечерело, за козой пришел старик-хозяин, к нашему восторгу оказавшийся религиозным евреем, одним из немногих оставшихся в Умани и даже собиравшихся по праздникам помолиться в миньяне. Старик представился -его звали Аврум Крашеный, мы разговорились. Он оказался замечательным рассказчиком и большим знатоком еврейской старины; в дальнейшем я не раз встречался с ним, приезжая в Умань, и до сих пор тепло о нем вспоминаю. Он-то и рассказал нам, что склеп святого ребе большевики разрушили из страха перед сверхъестественными способностями цадика. Но евреи дали на лапу кому надо, и саму могилу не тронули. Часть кладбища отвели под застройку, на том самом месте построили гойскую хату, и могила находится во дворе одной злобной бабы. Впрочем, если дать ей рубль-другой, то она и помолиться разрешит, и поминальную свечку зажечь.

 

До расположенного неподалеку дома мы добрались уже в сумерках. Хозяйка, хоть и грозила поначалу милицией и КГБ, получив десять рублей (немалую по тем временам сумму), позволила нам зажечь свечи и помолиться. Обычно краткая вечерняя молитва длилась несколько часов, и этого переживания я не забуду никогда. Пожалуй, впервые в жизни я понял, что такое молитва. Возвращаясь в Москву, я ощущал, что навсегда связан с рабби Нахманом.