Серия - Еврейская библиотека Объединенной Еврейской общины Украины
У меня весьма неполная информация о родословной. Достоверные сведения о моих предках сохранились только начиная с дедушек и бабушек. Тем не менее мне точно известно, что я коэн. Коэном был мой дедушка, а отец очень дорожил своей принадлежностью к древнему священническому роду. Дедушка со стороны папы работал в Витебске балаголой, т.е. извозчиком. Его звали Ицхак.
В то время самые сильные евреи объединялись в два цеховых сообщества: извозчиков - балагол и мясников - кацевим. Благодаря их физической силе и цеховой солидарности в городе не было погромов. В начале XX века такие попытки, конечно, случались, но все они были отбиты, в результате незадачливым погромщикам пришлось затихнуть. Обычно членство в гильдии передавалось по наследству, оно предполагало солидный статус и постоянный заработок.
Чтобы стать членом сообщества, молодой человек должен был продемонстрировать незаурядную силу — принести на плечах лошадь или вытащить застрявшую телегу, которую лошадь вытащить не смогла. Это у балагол. А у мясников следовало притащить на плечах молодого бычка. Если старшие предполагали впоследствии видеть мальчика в гильдии извозчиков, на бармицву ему дарили жеребенка, а мясники — только что родившегося теленка.
Ребенок играл с «подарком», поднимал, «работал физически». Животное росло — ребенок набирался сил. Однажды случилось непоправимое: лошадь не смогла вытащить телегу, и дедушка решил ей помочь. Он стал тянуть за оглоблю и поскользнулся. Лошадь тоже в это время поскользнулась и кованым копытом ударила его по голове... Мама моего отца бабушка Йохевед была праведной женщиной. 9 Ава, в траурный день еврейского календаря, она собирала женский миньян на берегу Двины, и они вместе читали Плач Иеремии. Это то, что я о ней знаю: дом был еврейский, там соблюдались все традиции. Мой папа Авраам родился в 1911 году.
Он рано осиротел, в пять лет оставшись без отца, а в восемь — и без матери. В семье его отца, моего деда, было одиннадцать детей... Братья папы Илиягу и Перец погибли во время войны. Я хорошо помню родного брата папы дядю Шолю (Шолема) из Куйбышева. Вместе с семьей он приезжал к нам на Пасхальный Сейдер. Приезжали к нам дядя Яков и тетя Хая, которые жили в Ленинграде. После смерти родителей мальчика воспитывала старшая сестра Эстер. В 20-е годы все хедеры, еврейские школы, закрыли. Советская власть запретила учить детей Торе и соблюдать законы иудаизма. Но это никого не останавливало.
Для занятий с детьми приглашали учителя — местного ребе. Причем дом, где проходили занятия, каждый день менялся. И дело было не только в конспирации. Ведь ребе не платили денег, и хозяйке дома, где в тот день он давал урок, приходилось кормить и учителя, и всю ораву мальчишек. Приблизительно раз в десять дней такая обязанность выпадала каждой хозяйке. Папа рассказывал, что его сестра Эстерка была очень добрым человеком. Бывало, она спрашивала гостя: «Ребе, вы хотите добавки?» На что тот ей отвечал: «Доченька, у тебя такое доброе сердце! Как же может быть, чтобы у ребе не было аппетита?»
Жизнь Эстерки сложилась трагически. Ее муж был летчиком и, естественно, ушел на фронт в первые дни войны. К этому времени она родила шестерых детей. Витебск немцы бомбили нещадно. Из-за стресса, пережитого в результате бомбежек, у нее отнялись ноги. Фашисты заняли город и стали собирать евреев в одном месте, чтобы потом легче было с ними расправиться. Эстер не могла двигаться. Немцы заставили соседей вырыть яму и заживо закопали ее вместе с детьми... В двенадцать лет папа вынужден был пойти работать.
А в четырнадцать, в 1925 году, он переехал в Ленинград и устроился на приборостроительный завод имени А. А. Кулакова, где проработал многие годы. Завод имени Кулакова — предприятие оборонной промышленности. Там изготовляли детали для кодирующих устройств, шифровальных машин. Специалистов такого уровня, как мой папа, было совсем немного. Поэтому его не отпускали на фронт, а он очень хотел отомстить за свою сестру Эстер. Однажды ему дали понять: все попытки вырваться бесполезны, никто с работы не отпустит, пока не вступишь в партию. А он и не собирался, но ради того, чтобы попасть на фронт, все же решился на этот шаг.
Ицхак Коган - Горит и не сгорает
Издательство — Феникс — 415 с.
Москва - Киев — 2011 г.
Ицхак Коган - Горит и не сгорает - Содержание
Глава Первая
- Ученик
- Инженер
Глава вторая
- Отказник. И один в поле воин
- Отказник. Свой среди своих
Глава третья
- Шойхет
Глава четвертая
- Израильтянин
Глава пятая
- Посланник
- Строитель
- Заключение
- Раввин
- Комментарии
Ицхак Коган - Горит и не сгорает - Шойхет
Я уже рассказывал, как мы с папой покупали на рынке кур. Но купить живую курицу мало: нужно еще ее кошерно порезать. Потом ее необходимо оскубить — снять с нее перо. Причем опускать в кипяток нельзя. Ощип — длительная и кропотливая работа, вычистить птицу вручную непросто. Мама заинтересовывала нас, детей, материально: она платила по рублю за курицу — старыми деньгами, конечно. К тому же перо, которое мы снимали, можно было сдать в приемный пункт по пятнадцать рублей за килограмм. А чтоб собрать килограмм пера, нужно, наверное, около тридцати кур ощипать. Вот мы и старались. У Додика, моего брата, получалось медленнее, но чище. Я делал работу быстрее, но не так тщательно.
Ощипанную курицу нужно было вскрыть, и, если возникали какие-то вопросы, приходилось идти к шойхету или раввину, чтобы они посмотрели, можно ли считать ее кошерной. Потом мясо мочили и солили. Причем делали мы это не только для себя. Я уже говорил, что во время похорон моего дедушки раввин взял клятву с папы и мамы в том, что их дом навсегда останется кошерным. Так вот, такую же клятву он взял и у молодой семьи раввина Давида Гисина из Луги. Но молодая женщина, жена сына раввина, сказала, что она не может взять на себя обязательство вести кошерный дом, потому что она не знает, где и как достать кошерное мясо. Если кто-то ей принесет — другое дело — она, конечно, будет его готовить. Мой папа сказал: «Все, что я достану для себя, буду делить с Мурой».
Так всю жизнь у нас было заведено: обязательно для Муры оставляли часть кошерного мяса. Чтобы доставить кур с рынка домой, нужно было везти их трамваем или метро. Однако приходилось скрывать свой груз, потому что живых птиц в общественном транспорте перевозить запрещалось. Их везли в закрытых мешках, чтобы никто не слышал, как они там кудахчут. Некоторые птицы задыхались — это была настоящая трагедия, потому что доставать их было непросто. Меня кто-то научил делать курам искусственное дыхание. Некоторых я умудрялся оживлять: брал клюв в рот и двигал крыльями, как будто делал искусственное дыхание человеку. Домой приходил шойхет — обычно это был реб Хедекель — резать кур.
Я помню еще двух шойхетов: реба Мейера с Загородного проспекта и реба Мордху, который жил на Малом проспекте Васильевского острова. Реб Мордха был совсем старый и приходить к нам не мог, надо было везти кур к нему домой, что мы и делали, если реб Хедекель почему-либо отсутствовал или болел. Я не помню, чтобы реб Мейер резал кур. Обычно его приглашали, когда надо было сделать брит-милу. И еще он резал быков. Достать кошерное мясо было непросто, особенно перед праздниками. Мама будила меня в четыре часа утра, чтобы занять очередь пораньше. Она заказывала такси, и мы ехали либо на Кузнечный, либо на Некрасовский рынки. Там было специальное место, где продавали кошерное мясо. Шойхет не имел права торговать мясом — только хозяин быка.
Около продавца стоял кацев — мясник, следивший, чтобы кошерное мясо не смешалось с некошерным. Кацева звали реб Шейм. Я помню его лучше других из-за крупного шрама на голове после удара шашкой. Он получил это ранение еще во время Гражданской войны; по-видимому, рану зашивали на скорую руку, неаккуратно, поэтому шрам и через много лет производил устрашающее впечатление. Еще помню, что реб Шейм был человеком вспыльчивым и неуравновешенным. Перед праздниками больше чем два килограмма в руки не давали. Мяса на всех желающих не хватало: в Ленинграде разрешалось резать на кошер только одну корову в неделю. Если мяса оказывалось больше нормы, пусть даже на разных рынках, санитарные врачи созванивались между собой и пресекали нарушение.
Они забирали мясо на анализ дня на три, после чего оно становилось некошерным. Мы с мамой приезжали рано и занимали очередь. Всем, кто стоял в очереди, на руке писали порядковый номер химическим карандашом. Надо было выстоять несколько часов в подворотне в ожидании, когда откроется рынок, а открывался он в восемь часов. Конечно, особенный ажиотаж был перед праздниками. Но очередь была всегда. Ведь на рынке кошерное мясо продавали один раз в неделю, может быть, пару часов. Когда я уже был женат, случалось, мясом торговали на Сытном рынке на Петроградской стороне, поблизости от моей работы. Я выскакивал в обеденный перерыв и спрашивал у реб Шейма, осталось ли что-нибудь из мясного. Он сообщал: легкое, сердце, может, и нога оставалась.
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
