Костомаров - Раскол

Раскол в религиозной сфере Н. И. Костомаров справедливо связывает с общественным состоянием страны, ибо вся история Российского государства - по сути дела вечный раскол и спор: между князьями, между церковниками, между наследственными государями и узурпаторами, Западом и Востоком, а в конечном счете - между властью и народом. Парадоксальна, но не лишена смысла мысль автора о том, что, несмотря на консервативные свойства движения раскольничества, оно стало «крупным явлением парадного умственного прогресса». И сегодня актуально звучат слова историка: «То, что только признавалось тупо, как дедовский обычай, то, чему слепо верили, не размышляя, то самое пришлось защищать, а следовательно, пришлось тогда думать, пришлось многому поучиться. Раскол расшевелил спавший мозг русского человека».

 

«Раскол» - условное название тома: кроме статей об истории противоборства в религиозно-духовной жизни России XVI - XVII в.в., в книгу включены замечательные работы историка о первоначальной русской летописи, об установлении единодержавия на Руси, о следственном деле по поводу убийства царевича Дмитрия, о личности царя Ивана Грозного, о первой русской императрице Екатерине Алексеевне и др. Отчасти сохранены орфографии и пунктуация автора. Печатается по Санкт-Петербург издано 1903- 1905 гг.

 

Серия "Актуальная история России". Москва: "Чарли", 1994. - 608 с.

ISBN 5-86859-013-9

 

 

Хронологическое Ядро старообрядческой церкви, объясняющее все отличные их деяния с 1650-1819 г. Сочинение Павла Любопытного, раскольника поморской секты, рукописное.

 

В нашей истории раскол был едва ли не единственным явлением, когда русский народ не в отдельных личностях, а в целых массах, без руководства и побуждения со стороны власти или лиц, стоящих на степени высшей по образованию, показал своеобразную деятельность в области мысли и убеждения. Раскол был крупным явлением народного умственного прогресса. Такое мнение для иных может показаться странным. В расколе привыкли видеть одну тупую любовь к старине, бессмысленную привязанность к букве; его считают плодом невежества, противодействием просвещению борьбой окаменелого обычая с подвижной наукой. В этом взгляде есть доли правды, но он односторонен и, все одностороннее, несправедлив. По сутности предмета, который служил расколу основой, раскол действительно представляется с первого раза до крайней степени явлением консервативного свойства: дело шло об удержании старых форм жизни духовной, - а по связи с ней и общественной, - притом до мельчайших подробностей и тонкостей, без всяких уступок. Но в то же время потребность удерживать то, что прежде многие века стояло твердо, не подвергаясь колебанию и никогда не нуждаясь в том, чтобы думали о его сохранении, - эта потребность, явившись на свет, вызывала вслед за собой такие духовные нужды, которые вводили русский народ в чуждую ему до того времени область мысленного труда. То, что только признавалось тупо, как дедовский обычай, то, чему слепо верили, не размышляя, то самое пришлось защищать, а следовательно, пришлось тогда думать, пришлось многому поучиться. Раскол расшевелил спавший мозг русского человека.

 

Этот русский человек в старину мало вдавался в религиозные думы; таким представляют его иностранцы, посетившие его отечество; таким он выказывается и чрез изучение скудных памятников его мысли. Исключая немногих личностей громада русских людей мало интересовалась знать, чему она верит. Православие подействовало на русского человека не в качестве учения, а в качестве обычая. Масса до известной степени берегла обычай, и пока на этот обычай никто не посягал, пока никто не зало дозревал его в неправильности, до тех пор не допускалось даже мысли о том , что этот обычай почему-нибудь и когда-нибудь может подвергнуться изменению: как соблюдали его прадеды и деды, так будут соблюдать внуки и правнуки. В его неизменяемость верили, не ломая себе головы над вопросом: почему он должен и может быть неизменным, так же точно, как не ломали себе головы над тем, зачем солнце всходит и заходит, почему зиму сменяет лето, а лето зима; обычай для народа был то же, что природа, и никто не сомневался, что вперед будет так, как было прежде. Если на этот обычай нападут иноплеменники - парод будет защищать его до последней возможности наравне с отечеством; обычай, в обширнейшем смысле этого слова, для народа составлял даже главнейший признак отечества. Так и поступил русский народ в смутную эпоху, когда на него напали поляки и угрожали посягнуть на православную веру, которая была для него обычаем. Тогда русским не приходилось спорить о вере, доказывать, например, справедливость восточного православия и лживость латинства; нужно было только отстаивать свой обычай; достаточно было прогнать иноземцев - и только. Головной работы не предстояло. Но Иногда внутри страны явились уже не иноземцы, а свои люди, русские люди, начавшие говорить русским же людям, что кое-что должно быть вперед не так, как прежде было, тогда, притом, и власть, издавна в своем принципе уважаемая и сильная, стала поддерживать этот голос, требующий изменения - обычай естественно нашел себе охранителей. Если бы, кроме обычая религиозного и домашнего, не был силен также другой обычай - обычай терпения и безусловного подчинения верховной силе, борьба приняла бы более материальный характер; масса своей числительной силой дружно не допустила бы изменений, так же точно, как она дружно не допустила Польше и латинству овладеть своей страной и посягнуть на веру. Но этого не могло быть. Энергические охранители обычая все-тише должны были явиться в меньшинстве, в сравнении с целой массой народа, без рассуждения покоряющегося факту, и потому-то эти охранители должны были искать иных, не материальных, средств для защиты своего обычая. Если им говорили, что они верят и поступают не так, как следует, если они сами не были настолько сильны, чтобы, не вступая ни в какие объяснения, заставить молчать тех , которые им это говорили , то естественно им пришлось давать ответ, доказывать, что противная сторона несправедлива, следовательно, пришлось рассуждать и искать знания.