Котляревский - О погребальных обычаях языческих славян

Котляревский А.А. - О погребальных обычаях языческих славян

Графу Алексею Сергеевичу Уварову, председателю Московского археологического общества.

Высокоуважаемый граф!

Посвящая Вам небольшой труд по науке славянской древности, я позволю себе и предварительное объяснение с читателем заменить живой беседой с Вами. Примите ее как отчет председателю Общества о занятии одного из членов!

Исследование мое не имеет притязания ни на особую новизну выводов, ни на исчерпывающую полноту фактов: оно — не более чем предварительный набросок одной главы из науки славянской бытовой древности. Область эта еще так не полно исследована в отношении материала, так мало обработана в научном смысле, что мысль о новых решительных заключениях, о полноте содержания, была бы только мечтой неопытности. Наука, как и жизнь, идет постепенным ростом: она слагается вековой работой многих поколений — и только самообольщение юноши может увлечься мечтой непосильного труда в желании преждевременно пожать плоды далекого будущего. Всему свое время. Для науки славянской древности не наступило время совершеннолетия, когда она могла бы явиться, как живой и верный образ прошедшего, как знание, полное убеждающей, поучительной силы: она находится еще на степени собирания и критической обработки материала. Почтенные, достойные общего признания труды уже появились в этой области, но они лишь в редких, исключи тельных случаях возвышаются над значением материала, нуждающегося в критической проверке: они отвечали требованиям менее строгим, чем требования историко-антикварной науки нашего времени; что так легко и свободно разрешалось ими — то снова теперь затягивается в гордиев узел и требует иных ответов и решений. Что прежде не тревожило ничьего доверия, то теперь отвергается или возбуждает недоразумения — и наоборот...

Такое состояние науки указывает на ее нахождение в критическом возрасте и прямо определяет мою задачу. Свести в одно целое разрозненные и доселе разбросанные факты погребальной старины языческих славян, критически рассмотреть, определить их надлежащий смысл и степень значения, наконец — собрать их, по возможности, в стройный порядок систематического изложения — вот что я желал исполнить. Если бы такое критическое просеивание уже известного, в конце концов, и не принесло новых и блестящих результатов, то всё же, работа эта казалась мне необходимой, чтобы удалиться от призраков, создаваемых торопливостью толкования, столь еще обыкновенной в науке о бытовой славянской древности. Вы найдете, что и мое исследование заключает не одни только голые факты, что и оно не свободно от предположений и домыслов; какая же из исторических наук может обойтись без них? Но догадки — не помеха науке, если они осмотрительны, если существуют достаточные для них основания. Стараясь по возможности отделять достоверные исторические факты и прямые, необходимые выводы из них от личных, подлежащих спору, объяснений, я желал доставить читателю все средства к убеждению, хотя бы оно и не согласовалось с моим и было вернее его; ибо кто, наученный опытом и уроками прошедшего, может сказать, что его догадки всегда и везде — верны и неопровержимы...

Разумеется, что к цели такой могло вести только осмотрительное исследование: мне казалось, что лучше до поры-времени оставить темное темным или только предположительно объяснять его, чем предлагать решения смелые, но непрочные. Выиграло ли через это само дело — приглашаю посудить Вас и других знатоков и любителей родной старины.

Не входя здесь в подробности касательно самого предмета, которые Вы найдете в книге, позволю себе лишь несколько слов об объеме и формальном строении моего труда.

Область погребальной старины не имеет той самостоятельной, обособленной бытовой целости, при которой было бы возможно отдельное ее исследование, независимо от других житейских явлений и понятий. Она составляет одну, и притом — внешнюю, часть общего круга понятий и представлений о конце человеческой жизни и посмертном существовании: она должна быть рассматриваема не только в тесной с ними связи, но и как неразделимое с ними целое; право на внимание исследователя имеет здесь и обычай, и верование, и простое понятие или представление — верование и понятие объясняют обычай, обычай позволяет заключать о веровании и понятиях и даже об условиях и порядках действительной жизни. Вот причина, почему, решая частную задачу, я не мог удержаться в ее тесных пределах и иногда входил в предварительные пояснения уже известных и обследованных предметов. Эти побочные части моего исследования справедливо будет назвать недостаточными (если требовать от них самостоятельной полноты содержания) — но само назначение их обязывало меня к краткости и сжатости изложения; они служат лишь для пояснения главного предмета, имеют зависимую, несамостоятельную ценность. Исследуя погребальные обычаи, я не вдаюсь в пространные сравнительные сближения представлений, хотя и родственных, но в сущности далеких от главного предмета, для меня важны только те представления, понятия и верования, которые прямо относятся к концу человеческой жизни, соприкасаются с погребальным обиходом и определяют его порядки. Представление, не окрепшее в религиозное верование и не оставившее следа в действительной жизни, иногда вовсе не отмечено мною. Одним словом — меня занимает, прежде всего, жизнь действительная, а потом уже поэзия, как необходимый элемент жизни, от которого идут многие побеги ее и который освещает многие ее стороны.