Ковсан – Три пророка : Иешаягу, Ирмеягу, Иехезкэль

Современная библеистика

---

 

Мы знаем и время, и место жизни пророка. Мы знаем исторические обстоятельства, в которые он был погружен. Мы можем промыслить его психологический портрет, вкусы, привычки. Но, это всё познавая, мы не должны забывать, что одновременно со временем, в котором случилось родиться, пророк проживает в конце времен, в идеальном будущем. О нем он часто говорит особыми грамматическими конструкциями — пророческим будущим. Говорит о будущем, используя прошлое. Для нас оно — будущее, которое увидеть не суждено. А для него явственно, зримо, провидено, прожито.

 

Пророк — это сияние вечного света над зиянием бездны, суетной и мгновенной. Пророк — Божьи уста. Не каждый поэт — пророк, но каждый пророк — поэт. Поэтому не надо искать в его провидческом тексте конкретных фактов и дат. Гадание на святом тексте ничем не отлично от гадания на картах. Решили гадать — на картах лучше: избежите греха профанации святого текста. Пророк — не гадалка, не предсказатель, не футуролог. Те — полагают, он — ведает, знает. С пророком Иешаягу сегодняшнего читателя объединяет сопричастность вечности. А то, что между ними около двух с половиной тысячелетий, преодолимо. Необходимо только много узнать, расстояние сокращая.

 

ТАНАХ вообще, пророки в частности, Иешаягу в особенности, неисчерпаемы в познании Бога и мира, людей и народов. Можно спорить, в какой мере его идеи и образы затронули культуры, настоянные на буддизме и индуистских верованиях, но с аксиоматической непреложностью ясно, что христианские верования выросли из них. ТАНАХ наделяет своих читателей мечтой о том, что Учение станет светом, озаряющим путь народам, что миссия еврейства — не только принять из рук Бога Учение, но и передать его миру.

 

Но когда человечество пришло на свет Учения, приняло так и в такой форме, как и в какой было на это способно, ревность взыграла, провоцируя отринуть, отвергнуть, тем самым — охранить, укрепить. Почти два тысячелетия евреи и христиане жили по принципу «твоё — моё» и «моё — моё». Но пришли времена иные. Упование на то, что утвердится принцип иной: «моё — моё», а «моё и твоё — наше». Каждый вечер в пятницу во всех синагогах встают, приветствуя приход царицы-субботы.

 

Во всех синагогах поют знаменитый субботний гимн Леха, доди (Приди, мой Возлюбленный), сочиненный в далеком 16-ом веке мистиком-кабалистом по имени Шломо Галеви Алькабец. С этим гимном кабалисты Цфата выходили за городские стены, приветствуя Возлюбленного и наступленье субботы. В гимне — несколько цитат из Иешаягу. Разве есть сомнение, что этот субботний гимн — исключительно еврейское достояние? А на пророка Иешаягу, утверждавшего, что наступит тот день, когда народы взойдут на гору Господню, ибо из Сиона выйдет Учение, на него ни у кого монополии нет.

 

Электронное издание «ESXATOS» – 2020

© Текст книги – Михаил Ковсан,

© Шмуцтитул – Дмитрий Кавсан

Израиль – 2020 г. / 238 с.

 

ЧАСТЬ 1 ИЕШАЯЃУ (Исайя)

ЧАСТЬ 2 ИРМЕЯЃУ (Иеремия)

ЧАСТЬ 3 ИЕХЕЗКЭЛЬ (Иезекииль)

 

Пророк умереть не может. В крайнем случае, он может быть взят на небо живым. Пророчество исчерпывается, завершается, текст — не пророк. После смерти Иешаягу ему придумали (совершенно не убедительно) гибель от руки злодея-царя, в чем было больше заинтересованности в гнусном царе, чем в праведном пророке, мерилом жизни которого служат не поколения — вечность. Наступят другие времена, которым бремени пророчеств не вынести, и, чтобы выстроить свое здание, начнут расшатывать каркас жанра. Но, расшатав, не уничтожат. Данное однажды и навсегда уничтожению не подлежит. Произнесено: каркас. Не придумалось, написалось.

 

Тексты пророков, Иешаягу не исключение, — не здания, но — каркасы, с необыкновенно прочным во времени и пространстве фундаментом, позволяющим, в преисподнюю проникая, достигая небес, не сломаться, не развалиться. Каркас необыкновенно прочен во времени, с одной стороны, уходя в эпоху праотцов, с другой — последних дней достигая. Очищенный от мелких подробностей бытия, он способен выдержать исторические землетрясения, ученые амбиции, желание разъять на доступное, попытки вместо истинного построить по его образу и подобию новодел. Но истина не может не быть явлена миру с пустынной безжалостностью и горнею прямотой. От сора очищенное бытие выражается в слове и, очищенное от лукавства, его порождает.

 

Это новорожденное, голое, чистое слово, жаркое до нестерпимости или холодное, ледяное, больное или врачующее, позволяющее человеку жить, несмотря на смерть, и умирать, несмотря на жизнь. У каждой эпохи свои ценности. Но во все времена в цене исключительной безусловное, вневременное, поэтому каркас, возведенный пророком, столь устойчив даже для тех поколений, которые, не задумываясь, легкомысленно променяли пророков на временных гениев. У гения истина может двоиться: одна правда не правдивей правды другой. У гения Пушкина истина-Пугачев раздваивается на две разные правды. Пугачев «Капитанской дочки»: добро побеждает зло, благородный разбойник. Пугачев «Истории Пугачева» — исключительно зло, убивец и душегуб.

 

У пророка двух правд нет. Он — истина не двоящаяся, не расщепляемая. Потому пророк был всегда явлением не от мира сего, инаким, чужим, чуждым модусом бытия. Чем от простолюдина отличен царь? Ест чаще и ест жирнее? Пьет больше и пьет вкуснее? Пророк — иной. А иного и простолюдину и царю, уничтожаемым абсурдом жизни и смерти, терпеть невозможно. Так и хочется пророка убить, инакого уничтожить. Пророк не одинок. Одинок человек среди людей, от которых устал, которые ему надоели. Одинокому может быть тоскливо и грустно, но чаще всего не от отсутствия человеческих связей, а от отсутствия желания связи с людьми. Одинокий живет надеждой: изменятся обстоятельства, явятся люди, с которыми захочется избыть одиночество.

 

У пророка с тех, пор, как уст коснулся взятый с жертвенника уголь, таких надежд нет. Бремя, которое он несет, с человеческим не сравнимо. Самое тяжелое бремя, которое человек может взвалить на себя, — бремя движущегося времени, становящейся истории. Тяжкое, безмерное бремя. Ничто иное человеческое с ним не сравнится. Но и бремя пророка с ним не сравнится: не мир — мироздание, не история — вечность. Истина не может не быть явлена миру. Но опыт ее дарования «всем», «народу» оказывался то ли убедительно негативным, то ли неполным. Народ остановился у горы Синай, услышал голос Всевышнего, и, услышав, пошел отливать золотого тельца. Отсюда — урок иного пути, инакого выбора. Господни уста, пророк.

 

Выбор — всегда отказ от иного. Пророк должен быть выбран из «них», ничем, кроме избрания своего, от «них» не отличаясь. В этом выборе — отказ от разговора Бога со «всеми». В этом шаг по направлению к человеку. Пройдет эпоха пророков, и Господь заговорит с каждым из нас. Другое дело, не каждый услышит. Человечество, народы, человек и Всемогущий Господь идут по одной и той же дороге, порой в разные стороны, порой навстречу друг другу, идут, сбрасывая в придорожные ямы каменья, чтобы сделать дорогу легче, доступней. Всё так. Но нередко случаются и обвалы. И тогда требуются особые усилия, чтобы сделать дорогу доступной. Тогда Господь призывает пророка — сказать, говорить. Тогда народ должен слушать, услышать. Только кто и когда слушал пророков?

 

Тот и тогда, кого и когда захлестывало отчаяние. В остальное же время побитие пророков было и остается любимым занятием, упоительно возвышающей человека забавой. И невдомек, что пророк голой рукой соединяет клеммы безжизненного бытия. Тему «Евреи и цивилизация» естественней всего представить в виде пирамиды, покоящейся на узком основании и бесконечно расширяющейся во времени. И если этот образ в своем «расширении» вопросов не вызывает: каждая эпоха с той или иной степенью энергичности «поставляет» своих персонажей, то куда как сложней обстоит дело с «узким» основанием. Почему, покоясь, на узком основании, пирамида неколебима, особенно если сравнить ее с куда как более прочными и основательными цивилизациями, давным-давно, подобно Атлантиде, исчезнувшими под толщей беспамятства? Это не просто вопрос.

 

04/11/2020

 

Михаил Ковсан - Три пророка - Часть 1 - Иешаяѓу (Исайя)