В настоящей работе не представляется возможным изложить и проанализировать все существующие характеристики и периодизации ранне-христианского гнозиса. Уже в соловьевское время таковых можно было бы выявить несколько десятков, а в двадцатом столетии с открытием новых текстов и возникновением целой индустрии гностических штудий, имеющей свои серии и периодические издания, число нюансированных до бесконечности точек зрения на природу и происхождение гнозиса многократно увеличилось.
Это подвигло ряд исследователей к тому, чтобы вообще отойти от подобных вопросов и заняться изучением феномена гностицизма в его целостности, не с точки зрения его религиозной истории, а с точки зрения феноменологии гнозиса — анализа языка гностических памятников, гностической образности, своеобразия гностических вопросов и ответов, морфологических особенностей гностического мифа в его отличии от, скажем, античного мифа, применяя к гнозису элементы структуралистского подхода, наподобие того, как В.Я. Пропп, к примеру, сделал это в отношении волшебной сказки.
Такой подход, при всей его продуктивности, естественно, стал возможен, когда число подлинных рукописей умножилось в геометрической прогрессии по сравнению с тем, что имели исследователи во второй половине XIX века. Но спецификой нашего исследования является, в частности, то, что не имея возможности абстрагироваться от современного нам знания о гностицизме, мы должны реконструировать горизонт этого знания, открытый в соловьевское время, а для этого обратиться к сведениям о гнозисе, которыми располагала современная ему богословская наука.
Козырев Алексей - Соловьев и гностики
М., Изд. Савин С.А., 2007. 544 с.
ISBN 978-5 -902121-12 -1
Козырев Алексей - Соловьев и гностики - Содержание
Вл. С. Соловьев и гностики
часть первая
- Глава 1. Гностические штудии Соловьева в контексте эпохи
- Глава 2. Три версии космогонического мифа у Владимира Соловьева
- Глава 3. Смысл любви в философии Владимира Соловьева и гностические параллели
- Глава 4. О схождении несходного. Соловьевская философия как опыт синкретизма
- Глава 5. Соловьев — читатель немецких мистиков
- Глава 6. Гностические искания Вл. Соловьева и культура Серебряного века
часть вторая
- «Наукоучение» Владимира Соловьева: к истории неудавшегося замысла 1880-х годов
- Приложение: Владимир Соловьев. Об истинной науке
- Владимир Соловьев и Константин Леонтьев: диалог в поисках «Русской звезды»
- Письма К.Н . Леонтьева к кн. Д.Н. Цертелеву
- В.В . Розанов и Вл.С. Соловьев: диалог в поисках Другого
- B.C. Соловьев и В.В. Розанов о примирении церквей
- Переписка В.В. Розанова и B.C. Соловьева
- Нижегородская сивилла
- Письма А.Н. Шмидт к B.C . Соловьеву
- Священник Сергий Булгаков: возвращение к Соловьеву
- Из архива Свято-сергиевского богословского института в Париже
- Прот. Сергий Булгаков О Вл. Соловьеве
- Юбилей русской философии
часть третья
-
<25> София Начала вселенского учения
- Часть первая. Глава первая. О метафизической потребности у человека
- Глава вторая. О возможности метафизического познания
- Глава третья. О действительности метафизического познания
-
<43> [часть Первая]
- Глава первая. О трех фазисах [природы] абсолютного начала и о трех божественных ипостасях
-
<1> София первая триада, первые начала
- Первый диалог. Абсолютное начало как единство (принцип монизма)
- < 11 > Второй диалог. Абсолютное начало как двойственность (принцип дуализма)
- <20 об.> III. <Третий диалог>
- <59> Второй диалог. Космический и исторический процесс
- Третья глава. Мораль и политика
София. Комментарий
- София. Начала вселенского учения. Первая часть
- Глава первая. О трех фазисах абсолютного начала и о трех божественных ипостасях
- София. Первая триада. Первые начала
- Второй диалог. Космический и исторический процесс
Список сокращений
Избранная библиография
Козырев Алексей - Соловьев и гностики - Предисловие
Замысел написать эту работу возник в пору активной работы над архивными материалами B.C. Соловьева в архивах Москвы и Санкт-Петербурга. Перевод французской рукописи Вл. Соловьева «La Sophia», сделанный мною вчерне с авторского манускрипта (и лишь затем сличенный с единственной французской публикацией черновика), реконструкция соловьевского замысла работы о «вселенской религии», множество планов к которой дошло до нас в архивах, работа с другими не предназначенными для печати черновыми текстами Соловьева 70-х годов, их внимательное сопоставление с опубликованными работами, убедили меня в неслучайности гностической темы у Соловьева, в том, что исследователь его раннего творчества не только правомочен делать историко-философские сопоставления соловьевской метафизики с древними гностическими учениями (естественно, не редуцируя к гнозису другие, возможно, не менее существенные, влияния, имевшие место в становлении философии Соловьева), но обязан прибегать к таким сопоставлениям в виду документированного (данная работа призвана показать это) интереса философа к этой сильно притягивающей «неортодоксальные» умы странице в истории доникейского христианства.
Я отмечал гностические реминисценции — прямые и непрямые, связанные как с «древним», так и с новоевропейским гнозисом — «на полях» своих архивных штудий, параллельно стремясь познакомиться с основными исследованиями по гностицизму как в соловьевскую эпоху, так и позднее (конечно, это знакомство лишь приготовительное, минимально достаточное для того, чтобы пытаться проводить некоторые сравнения, поэтому моя работа ни в коей мере не претендует внести что-то новое в концепцию развития гностических сект и учений, а лишь содержит ссылки на некоторые материалы видных ученых-ересиологов). Когда «заметок на полях» накопилось на небольшое исследование, я попытался путем индуктивного обобщения (надеюсь, не поспешного) перейти от эмпирических фактов к выявлению некоторой тенденции в развитии религиозной философии в России конца XIX — нач. XX века. Если в европейской историко-философской науке существуют исследования, посвященные влиянию гностицизма на протестантскую мистику и философию германского идеализма, то в России специальных работ о влиянии гностицизма на русскую философию нет , а если и отмечается гностический поворот, происходящий в общественном сознании, скажем, в пореволюционное время, после 1917 г., то это делают чаще литературоведы, а не философы, и на литературно-художественном, а отнюдь не на философском материале.
Однако данное исследование отнюдь не открывает некую абсолютно неизвестную сторону соловьевского творчества. Указание на наличие в соловьевском творчестве гностических элементов и даже прямые сопоставления соловьевского учения о Софии и мировой Душе с учением об отпадении зона София у гностиков-валентиниан встречается практически во всех серьезных исследованиях соловьевской метафизики — уА. Кожева (Кожевникова), А.Ф. Лосева, СМ. Соловьева, Д. Стремоухова, кн. Е .Н. Трубецкого и др. Так, А.Ф. Лосев писал: «Юный Вл. Соловьев воспитывался отнюдь не только на академической философии, но внимательно изучал и теософскую литературу, которая стояла в университетах, правда, на втором или на третьем месте, но во многих отношениях оказалась близкой начинающему философу. Глубоко ошибаются те исследователи Вл. Соловьева, которые игнорируют эту его каббалистически-гностическую и теософско-оккультную настроенность при построении его собственной философской системы».
Любопытное замечание о гностических мотивах в философии Соловьева принадлежит публицисту и философу русского зарубежья Н.М . Бахтину, брату известного филолога и философа М.М. Бахтина. Считая, что самобытность русской мысли в ее отличии от западной как раз и заключается в «гностическом дерзновении», связанном с культом и восточным богословием («душе дано живое единство целостного религиозного гнозиса, — пишет он, — в котором вера и знание могут быть различены лишь условно. В этом смысле, восточное богословие — всё равно ортодоксальное или еретическое — глубоко гностично»), он видит досадное недоразумение в том, что «Вл. Соловьев — добросовестный ученик германских идеалистов — всё время оттеснял на второй план подлинного Вл. Соловьева — гностика» и признается: «Вот почему можно любить Соловьева не за его философию, но как бы сквозь эту философию, порою — наперекор ей».
О наличии у Соловьева гностических мотивов пишет и французский исследователь творчества Соловьева Дм. Стремоухов, указывая, что «Соловьев вдохновляется Шеллингом и тем самым стремится примирить бемианство с гностицизмом и уничтожить дуализм духа и материи». Немало в плане анализа поставленной мною проблемы было сделано за последние годы немецкими учеными, имеющими хорошую традицию соловьевских штудий, прежде всего можно назвать работы Л. Венцлера и М. Георга. В нашем исследовании будут приведены ссылки и на множество других исследователей соловьевского творчества и его философского контекста, что доказывает отнюдь не на думанный характер проблемы гностических влияний.
Однако признание наличия таковых влияний зачастую ограничивалось констатацией. Изучавшие соловьевское наследие не давали себе труд систематизировать все упоминания о гностиках в опубликованных текстах философа, ограничиваясь ссылками на статьи в словаре Брокгауза-Ефрона 90-х гг . И отсутствие подобных исследований вполне объяснимо. Творцам «русского религиозного Ренессанса», сделавшим из учения Соловьева свое знамя, но стремившимся оставаться в ограде Церкви, было не всегда уместно подчеркивать неправославные источники соловьевской софиологии. В эмиграции одни исследователи не заостряли специально внимание на этой проблеме по причинам религиозной партийности (ведь главным упреком — и небезосновательным — православным софиологам во главе с прот. Сергием Булгаковым было наличие в их доктрине гностических идей), другие, напротив, специально делали акцент на этих мотивах, желая доказать неправославный характер соловьевской философии, как например, Серафим (Соболев), архиепископ Русской Православной Церкви Загранцей, идеолог осуждения отца Сергия Булгакова на Архиерейском Соборе РПЦЗ 1935 г., что также не способствовало беспристрастному историко-философскому анализу, который, впрочем, и не ставился в качестве цели, третьи, как, например, А.Ф . Лосев, при чуткости к этой проблематике и грандиозной эрудиции, были лишены доступа к тем неопубликованным текстам, без знакомства с которыми можно строить лишь догадки (так, в своей монографии о Соловьеве Лосев обращается к разбору рукописи «La Sophia», но излагает и комментирует лишь те фрагменты, которые были приведены в книге племянника философа СМ. Соловьева, написанной еще в начале 20-х годов прошлого века).
Возможно поэтому Лосев несколько недооценивает важность гностических штудий Соловьева, обращаясь как к показательной лишь к соловьевской позиции 90-х годов, выраженной в статьях Энциклопедического словаря, с тем, чтобы продемонстрировать критическое отношение Соловьева к древнему гнозису, в то время как основной период усвоения и переработки идей древних гностиков приходится на 70-е годы. Вместе с тем, не ограничиваясь лишь констатацией гностических влияний, которые в кругу других, не менее значительных увлечений Соловьева — философией Шеллинга, Гегеля, Шопенгауэра, Гартмана и т.д . — заняли бы, наверное, достаточно скромное место, мы обратимся к попытке типологической характеристики соловьевской философии, существенное место в которой занимает обращение к доникейскому периоду в истории христианства, а также греческой и иудейской философии, к учениям тех, кого Соловьев вслед за Иустином Мучеником именовал «христианами до Христа».
Соловьев как бы вновь актуализирует те «боковые ветви» греко-европейской культуры, которые были отторгнуты магистральной линией христианской культуры. Причем он актуализирует не только их смысловое наполнение, но и стиль гностического типа философствования, свойственный не только ересиархам, но и, например, Оригену (с которым, кстати, современники не раз сопоставляли Соловьева). Соловьев до Флоренского, Булгакова и Бердяева восстанавливает в правах миф в философии, философские концепты обретают в ткани его мысли реальную, ипостасную жизнь персонажей мифа.
Конечно, нельзя писать об этой теме, совершенно воздерживаясь от высказывания собственного отношения к проблеме и ограничиваясь чистым описанием фактов. Не в таком «беспристрастии» состоит мой научный идеал, и стараясь занять позицию, внеположную соловьевской мысли, я буду исходить из того, что хотя и признаю в гностическом типе философствования реализацию определенных запросов человеческого духа, но отвергаю его познавательную, а главное духовную ценность, и, как следствие, оцениваю опыт соловьевского синкретизма гностических, неоплатонических, герметических, ортодоксально-христианских воззре ний как далеко не бесспорный, что, впрочем, было отмечено и самим философом, попытавшимся существенным образом изменить свои философские установки в последних работах и распрощаться с утопиями своей молодости в «Трех разговорах».
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
