Маковецкий - Начала толкований

Если огромная роль экзегетики в истории церкви и христианского богословия, в частности, безусловно оценены, то ее значение для формирования современного способа отношения к миру может быть понято не вполне отчетливо. Кажется, что современная культура уже ничего не ищет в экзегетике, сдала ее в архив.

 

Между тем даже философские уроки, преподанные толкователями Писаний, забыть невозможно: нигде и никогда больше в культуре не было такого масштабного опыта по осмыслению истории; мало когда еще с такой убедительностью использовался тот объединяющий способ мышления, который совершенно противоположен анализу и разрешает непроходимые апории вроде того, как малое становится великим, смертное бессмертным, а давно минувшее прошлое понимается из еще не наступившего будущего.

 

Именно на эту философскую составляющую экзегетического труда нам бы и хотелось обратить внимание в первую очередь, поскольку душеполезность православных толкований никогда не вызывала сомнений. Иными словами, если роль экзегетики для вечности ясна, то это не повод для того, чтобы не увидеть ее значение для нашего времени.

Но культура требовала и обратного перевода, перевода на греческий. В результате сама ткань эллинистической культуры была греческой во многом лишь с виду. Например, такая неизменная греческая ценность, какой была пайдейа, обнаруживается — очень естественным для истории культуры, но наверняка очень странным, скажем для грека классической поры, образом — политической ценностью. Пайдейа теперь это не только то искусство, которое помогает человеческой природе достичь природой же определенного совершенства, но и всемогущее стратегическое оружие сначала империи Птолемеев, а затем и Пергама. В самом деле, что помимо образования может так эффективно утвердить универсализм культуры, получающий свое материальное выражение в имперских амбициях? Что еще может так тесно связать греческую пайдейю и восточную империю? По-видимому, мало что еще, раз императоры вкладывают неограниченное количество ресурсов в строительство и содержание Александрийской библиотеки. Именно в виду этой эллинизации, происходившей, разумеется не без участия «эллинизируемых», новая культура требовала определенных усилий и со стороны самих греков. Пока задача сводилась только к пониманию этой новизны, привнесенной в общую культуру «варварскими» народами, задача была вполне разрешимой.

 

Разрешимой тем более, что развитие собственно греческой софистическо-перипатетической традиции позволяет легко представить греческую культуру на этапе коллекционирования и подведения итогов, на котором мы и застаем ее все в той же Александрийской библиотеке. Разумеется, у греков был свой путь в эллинизм. Но только еще не было своего пути в христианство. С самого Воплощения и апостольской проповеди в мире появилась куда более мощная объединительная сила, чем пайдейа. Таким образом, христианство как раз  и стало тем камнем преткновения, о который бились волны греческой интеллектуальной культуры. Для грека в самом деле было непонятно, как Бог может не только меняться, но самым очевидным образом умаляться, когда еще Платон

учил, что бог, будучи совершенным, изменяться не может, поскольку само изменение совершенства означает его ухудшение. Да и как могут исторические описания еврейского народа стать Священным Писанием для греков? Именно эту сложность ставит И. Мейендорф в качестве первой причины, необходимости символического понимания Ветхого Завета.

 

Экзегеза, стало быть, давала возможность принятия греками истории иудейского народа как собственной в виду нового христианского единства всех вообще народов и единства всех вообще людей во Христе.