Мамардашвили - Психологическая топология пути - 2

Мераб Константинович Мамардашвили прочитал два больших курса лекций о романе Пруста «В поисках утраченного времени» в Тбилисском государственном университете, первый — в 1981-82 гг., второй — в 1984-85 гг.

 

Мы начинаем издание «одиссеи» по миру Марселя Пруста — миру реальной жизни — со второго, более обширного, курса лекций. Текст этих лекций был впервые опубликован в 1997 г. под названием «Психологическая топология пути», и в определенном смысле это название действительно отвечает замыслу М.К. В личном архиве М.К. сохранились машинописный титульный лист, три листка с названиями частей и эпиграфами, послесловие, черновые наброски вступлений — «Авторское» и «Вместо введения». Эти архивные документы свидетельствуют о намерении М.К. сделать книгу под названием «Психологическая топология пути (М. Пруст. “В поисках утраченного времени”)» на основе прочитанных курсов лекций. Первый беглый набросок трехчастной структуры книги относится к 1984 г. В этой сделанной от руки записи структура книги выглядит почти так же, как потом в машинописной версии, в которой М.К. сократит название второй части и несколько переформулирует название третьей. Итак, планировались три части — «Реальность души», «Живая форма», «Исполнение души (книга живых и воскрешения мертвых)» (в первом варианте — «Исполнение жизни в памяти книги (книга памяти и воскрешения)»).

 

Наш выбор последовательности издания курсов лекций о Прусте определен, скорее, наличием более обширного архивного материала (аудиозаписи лекций, материалы к лекциям) для курса 1984-85 гг., чем какими-либо другими причинами. При подготовке текста лекций к изданию были исправлены ошибки предыдущей публикации, восстановлены купюры — для этого были вновь отслушаны аудиозаписи всех 36 лекций. Таким образом, второе издание является исправленным и дополненным. Кроме того, это издание снабжено дополнительными материалами, как имеющими прямое отношение к работе М.К. с текстом романа «В поисках утраченного времени», так и носящими сугубо личный характер. Рабочие материалы к лекциям, наброски «Авторского» и «Вместо введения», фрагменты из записных книжек (1970-го и 1972-80 гг.), письма М.К. к одному из самых близких друзей — Пьеру Бельфруа — собраны в книге, чтобы полнее представить и труд мысли М.К., и его живой образ. Но даже в самом личном — в письмах — главными будут не подробности частной жизни М.К., а обаяние стиля.

 

Книга XIV

М.: Фонд Мераба Мамардашвили, 2014. — 1232 с.

ISBN 978-5-9905505-0-6

 

 

Мы будем иметь дело с текстом романа «В поисках утраченного времени», он будет для нас материалом, а темой будет «Время и жизнь». Почему такая тема? По одной простой причине: жизнь есть усилие во времени (и, кстати, Пруст так ее и определял; прекрасное определение жизни — когда я столкнулся с ним, я даже воскликнул от восторга), то есть время — это такая вещь, что нужно совершать усилие, чтобы оставаться живым. Мы ведь на уровне нашей интуиции знаем, что не все живо, что кажется живым. Многое из того, что мы испытываем, что мы думаем и делаем, мертво в простом, начальном смысле (я пока более сложные смыслы не буду вводить): мертво, потому что это подражание чему-то другому; потому что это не твоя мысль, а чужая; потому что это не твое подлинное, собственное чувство, а стереотипное, стандартное, которое полагается, а не то, которое ты испытываешь сам (мы в жизни очень трудно отличаем то, что мы испытываем сами, от того, что испытывается — испытывают наши соседи, близкие, знакомые, — того, что мы воспроизводим только словесно, и в этой словесной оболочке отсутствует наше подлинное, личное переживание).

 

Хочу подчеркнуть, что мертвое существует не в том мире, не после того, как мы умрем, — мертвое участвует в нашей жизни, является ее частью. Философы всегда знали (например, Гераклит), что жизнь есть смерть (обычно это называют диалектикой, но это глупое слово, и оно мешает понять суть дела). Тем самым философы говорят, что жизнь в каждое мгновение переплетена со смертью: смерть не наступает после жизни — она участвует в самой жизни. В нашей душевной жизни всегда есть мертвые отходы или мертвые продукты самой этой жизни, и часто человек сталкивается с тем, что эти мертвые отходы занимают все пространство жизни, не оставляя в ней места для живого чувства, для живой мысли, для подлинной жизни.

 

Кстати, словосочетание «подлинная жизнь» — одно из наиболее часто встречающихся в тексте Пруста; мы буквально на каждой странице этого романа встретимся с этим оборотом — «моя подлинная жизнь». Сама интенсивность этого оборота, необходимость его употреблять говорят о том, что очень трудно отличать живое от мертвого, то есть мысль состоит не только в том, что мертвое — часть нашей жизни, а еще и в том, что трудно отличить мертвое от живого или живое от мертвого: для каждого нашего жизненного состояния всегда есть его дубль, мертвый дубль. Ведь мы на опыте своем знаем, как трудно отличить нечто, что человек говорит словесно — не испытывая, — от того же самого, но живого. Почему трудно? Потому, что слова одни и те же. Мы, наверно, часто находились в ситуации, когда, в силу какого-то сплетения обстоятельств, мы не произносили слово, которое было у нас на губах, потому что в то же самое мгновение, когда мы хотели его произнести, чувствовали, что сказанное будет похоже на ложь. Мы молчали в том числе потому, что сказанное от нас уже не зависит, оно попало в какой-то механизм и совпадает с ложью (хотя оно может быть правдой).

 

У Данте есть прекрасная строка в «Божественной комедии»... Кстати, было бы не вредно нам почитать Данте параллельно с текстом Пруста, потому что так же, как текст Пруста есть путешествие душевное, или путешествие души, так и «Божественная комедия» — одна из первых великих записей внутреннего путешествия души. Многие дантевские символы, слова и обороты непроизвольно совпадают с оборотами у Пруста, хотя Пруст, когда писал свой роман, вовсе не имел в виду цитировать Данте. Так вот, когда герой этого путешествия (сам Данте), ведомый Вергилием, увидел сцену появления чудовища обмана Гериона, у которого все тело змеиное, но скрытое во мгле, а голова — человеческая (человек, но в действительности — змея), он увидел правду (то есть это символика: он не змею, конечно, увидел, а воплощение человеческого обмана), но сказать ее считает невозможным, говоря следующие слова: «Мы истину, похожую на ложь, должны хранить сомкнутыми устами». Это одна из наиболее частых наших психологических ситуаций, и я привел этот пример для того, чтобы настроить нас на то, что отличить живое от мертвого или ложь от истины — поскольку слова и обозначения одни и те же — очень трудно. И, самое главное, что внутренняя разница, или отличие, между ложью и истиной, не существуя внешне (не существуя в словах и предметах — предметы лжи и истины похожи, неотличимы), предоставлена целиком некоему особому внутреннему акту, который каждый совершает на собственный страх и риск. Этот акт можно назвать обостренным чувством сознания. То, что есть сознание, то есть то нечто, что не есть вещь (то, что мы имеем о вещах и — не есть вещь), — вот это есть внутренняя разница, которая никогда не представлена внешне (я же сказал, что слова у лжи и истины одинаковые, одни и те же).

 

Внутренний акт — то есть отличение устанавливается мною, оно не дано в вещах, оно не существует независимо от меня: тот, кто врет, говорит те же слова, что и тот, кто говорит правду; значит, в словах правда не содержится и в этом смысле не может быть записана — предметы лжи и истины одни и те же. Это внешне неуловимое отличие и есть внутренний акт. Но поскольку мир его не совершает (то есть его нельзя закрепить, сказать: это уже сделано и существует; так, скажем, можно запомнить, обозначив символом, какую-то формулу и потом пользоваться только символом, как это делают математики, не восстанавливая всего содержания, — здесь этого сделать нельзя, нужно каждый раз совершать акт) — я призываю вас совершать этот внутренний акт по отношению к тексту Пруста.