Политическая революция в России первой трети XX века сопровождалась — в известной мере подготавливалась ею и сама ей способствовала — революцией интеллектуальной, обновившей культурную жизнь страны и оказавшей существенное влияние на развитие культуры мировой. В ее ходе сложилась «русская теория» первых послереволюционных десятилетий, которая, как теперь ясно, была одной из передовых сил, обусловивших взлет мировых гуманитарных наук. На уровне институциональном русская интеллектуальная революция означала, что интеллектуальная и даже собственно научная деятельность вышла за рамки университетско-академической системы — в философские и научные кружки, в литературно-художественные журналы и сообщества (символистов, футуристов и т.д.).
На уровне общественно-политическом она вела к радикализации позиций — даже к радикализации консерватизма, что вообще часто свойственно русской идейной жизни. На уровне дисциплинарном она заключалась в сложном, не лишенном конфликтов взаимодействии между философией (в России начала XX века то была в значительной степени религиозная философия) и гуманитарными науками, которые в своих передовых течениях стремились вообще обходиться без философской спекуляции. На уровне методологическом эта революция требовала при объяснении фактов мышления и культуры отходить от трансцендентных (культурфилософских) и позитивистских (прежде всего историко-генетических) моделей — в пользу новых, имманентных моделей, объясняющих не происхождение и не высший духовный смысл культурных механизмов, а их способ функционирования. Этот поворот стимулировал обмен между науками и сам был обусловлен таким обменом: общественные науки сближались с установками наук о природе, стремясь не только к точному описанию, но и к функциональному объяснению фактов. Вместо вопросов «Откуда это произошло?» и «Что этим выражается?» они стали чаще задаваться вопросами «Как это устроено?» и «Как это действует?».
Русская интеллектуальная революция 1910-1930-х годов - Материалы международной конференции
(Москва, РАНХиГС, 30-31 октября 2014 г.).
М.: Новое литературное обозрение, 2016. — 224 с.
ISBN 978-5-4448-0510-7
Русская интеллектуальная революция 1910-1930-х годов - Материалы международной конференции - Содержание
Александр Дмитриев (Москва)
Русская интеллектуальная революция 1910-1920-х годов в европейском контексте (пересекающиеся круги Лукача, Бахтина и Шпета)
Борис Маслов (Чикаго)
Эволюционизм как проблема революционного сознания
Илья Клигер (Нью-Йорк)
Археология движения или система систем: О несинхронных моделях истории в работах формальной школы
Галин Тиханов (Лондон)
Память теории: О наследии русского формализма
Анке Хенниг (Лондон)
Ретроформалистские приемы спекулятивной поэтики: Переобосновывая понятие сдвиг
Игорь Смирнов (Констанц)
К критике гуманитарных наук
Сергей Зенкин (Москва)
Там, где кончается слово: Об одной тенденции в филологии 1920-1930-х годов
Томаш Гланц (Цюрих)
(Интеллектуальные) революции
Романа Якобсона, 1910-1930-е годы
Патрик Флак (Прага)
Русская интеллектуальная революция как европейский культурный трансфер: Пример Зиверса - Бекинга - Якобсона
Илона Светликова (Санкт-Петербург)
Об идеологии Обратной перспективы Павла Флоренского
Патрик Серио (Лозанна)
Насколько революционным было Новое учение о языке Н.Я. Марра?....
Ирина Сироткина (Москва)
По эту сторону социального: Революция в понимании научного знания, от Волошинова до SSK
Дмитрий Шукуров (Кохма, Ивановская область)
Русский авангард и психоанализ: Опыт интерференции дискурсов
Сергей Фокин (Санкт-Петербург)
О формальном методе в русской теории перевода 1919-1928 годов
Ян Левченко (Москва)
Контрапункт к мейнстриму. Управление звуком в советском кино начала 1930-х годов
Роберт Бёрд (Чикаго)
Соцреализм как теория
Русская интеллектуальная революция 1910-1930-х годов - Материалы международной конференции - Русская интеллектуальная революция 1910-1920-х годов в европейском контексте
Четыре года войны и революций способствовали быстрому и скачкообразному умственному становлению и идейной самостоятельности вчерашних университетских выпускников и начинающих авторов. Сокращенные военные семестры в немецких университетах, призывы на фронт и добровольчество, новые формы организации знания (вокруг профсоюзов, учительских организаций и просветительских инициатив) — все это явно подрывало прежний привилегированный статус именно университетов и старых академий как главных площадок производства и пересборки идей. Ведущими формами интеллектуальной революции рубежа 1910-1920-х годов и в России и в Европе стали неформальные институции: ассоциации, вольные собрания (пусть даже с программным статусом или лекционными циклами) и особенно — кружки, соединяющие дружеское, духовное, а порой и романтическое общение. Смещение прежних иерархий и социальных барьеров, процессы общественного уравнивания (о котором десятилетие спустя будет говорить Макс Шелер) определят иной состав и умственный склад этих новых образований. Часто близкие к богеме или авангарду, эти кружки — вроде петроградского ОПОЯЗа — противопоставляли свой рабочий характер элитарности модернистских салонов и, как правило, были далеки от атмосферы мистики и посвященности, столь популярной накануне 1914 года. Эта рациональность особого типа отличалась и от позитивистской гелертерской учености, она соединяла черты научного семинара, политического и философского клуба, а также собрания свободных художников. Вообще именно это слово — свободный, вольный — особенно часто употреблялось в названиях этих неформальных институций и групп.
В смысле поиска послекантианских перспектив, наряду с кругом Бахтина, в европейской идейной и культурной истории того периода особого внимания заслуживает кружок связанных с Георгом Лукачем венгерских и немецких интеллектуалов в Будапеште, Гейдельберге и Вене 1910-х — начала 1920-х годов (в него входили Бела Балаж, Карл Манхейм, писательница Анна Лецнаи, молодой философ Бела Фогараши, историки искусства Арнольд Хаузер, Лайош Фюлеп и др.). Заседания этих воскресных собраний в Гейдельберге посещал и близкий тогда к Лукачу Эрнст Блох. Лукач и особенно Блох тогда интересовались еретическими течениями в средневековой теологии, а незадолго до войны — неортодоксальными направлениями еврейской мысли (включая кратковременное увлечение Мартином Бубером и его хасидскими историями в кругу Лукача и его венгерских друзей). Как показывают публикации и исследования Евы Каради, Ференца Фехера, Мэри Глюк и Райнхарда Лаубе — как правило, неизвестные в славистическом контексте, — участники Воскресных собраний обсуждали схожие с участниками российских и украинских кружков темы кризиса культуры, обновления философии, политической революции и просвещения масс, психоанализа, творчества Достоевского и еврейской мистики.
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
