Серия "История Бога"
От автора. Вероятно, большинство читателей сочтет эту книгу отступлением от моих прежних произведений — и если сравнить ее с биографиями, написанными мной сравнительно недавно, это действительно так. Насколько можно судить, герои моих прежних книг — Уильям Уилберфорс и Дитрих Бонхёффер — не испытали такого опыта, который подпадал бы под описание «чудесного», по крайней мере в том смысле, в каком это слово трактуется здесь. Их вдохновенная жизнь, их подвиги и удивительные деяния — все это, несомненно, проистекало из пылкой, неистовой веры в Господа Библии, хотя у нас и нет подтверждений, будто они слышали глас Господень или Бог являлся им каким-либо образом, подходящим для упоминания в подобной книге. Так пусть же их жизненный путь, — путь, достойный и уважения, и подражания, станет примером того, что и без сверхъестественного опыта можно прожить жизнь, исполненную веры и праведности, и изменить мир. Это важное уточнение, своего рода контрапункт для тех, кто полагает, будто переживания подобного плана — пе plus ultra христианской веры, ее крайний предел. А вместе с тем пусть эта книга вместе со свидетельствами, приведенными в ней, прозвучит иным контрапунктом — благой вестью — для тех, кто считает, будто такие истории невозможны.
Приступая к работе и решая, в какой форме представить будущую книгу, я счел, что большую ее часть должны составить сами истории о сверхъестественном — ибо лучшего свидетельства о чудесах мы, вероятно, не можем и получить. Возможно, некоторые читатели пожелают немедленно перейти к этим рассказам и прочитать первую часть книги после второй — что же, я с радостью поддерживаю такой выбор. Кроме того, я принял для себя правило — публиковать истории, услышанные только от тех, кого я знал лично. Конечно же, это ограничило спектр историй — по сравнению с теми, что могли бы войти в повествование, не дай я такого «обета», — но взамен я получил преимущество: мне не пришлось ни разгадывать характер рассказчиков, ни сомневаться в их надежности. Кстати, это подчеркивает, сколь часто происходят такие события. Я не странствовал в поисках этих историй по всей ойкумене, а просто обратился к тем, с кем был знаком достаточно близко и чьим рассказам имел все основания доверять. Многих знакомых я так и не расспросил. Мне и без этого стало ясно: если выслушать всех и каждого, материала наберется столько, что книгу я не допишу до скончания веков. Однако обилие чудесных историй, услышанных в сравнительно небольшом кругу друзей, заставляет задуматься о том, сколь много подобных случаев происходит и с моими приятелями — и, по всей видимости, с вашими, мой дорогой читатель.
Я изучил эти рассказы во всех подробностях, так тщательно, как только мог. «Специфика» была для меня жизненно важной. И если история казалась хоть слегка «не-чудесной», я отказывался включать ее в книгу. Часто я обрушивал на собеседника град вопросов, стремясь прояснить те или иные моменты. Много раз я заострял свой «критический взор» на деталях, на первый взгляд казавшихся «прорехой» либо в логике повествования, либо в его художественном воплощении, либо и там, и там — и только когда я вызнавал все до конца и выяснял все подробности, эти «прорехи» исчезали. Я спрашивал о том, о чем, как мне казалось, непременно спросят читатели, — и пытался ответить на эти вопросы еще до конца истории.
Многие рассказывали мне о событиях, очень походивших на чудеса, — но при ближайшем рассмотрении их вполне можно было объяснить и естественными совпадениями. Стоило мне хоть на мгновение усомниться в том, что случившееся действительно было чудом, — и я начисто забывал об истории и вычеркивал ее из списка. Но все же, когда люди свидетельствуют о божественном вмешательстве, проявленном в их жизни... это невероятно. Это заставляет смириться, это волнует душу, это может одновременно научить и привести в трепет, ибо идея, будто Господь Вселенной снисходит до того, чтобы повлиять на чью-либо жизнь — такая идея в конечном счете лежит далеко за пределами нашего понимания.
И последнее — для тех, кто может решить, будто эти рассказы — всего лишь чьи-то субъективные переживания, не имеющие никаких объективных доказательств. Стоит напомнить, что любая история — да и сама по себе «история» как наука, — состоит из субъективных впечатлений, о которых поведали их свидетели. А на основе этих впечатлений мы и обретаем «объективную» правду — которая, так или иначе, по-прежнему остается в какой-то степени субъективной. Ни в коем случае нельзя ставить вопрос, субъективны ли такие истории; единственное, о чем реально следует спрашивать, — достойны ли они доверия. Тем более, ответы на такой вопрос и сами окажутся субъективными, ибо зависят от точки зрения и предположений того, кто выносит вердикт. Я не пытаюсь доказать, будто не существует никакой объективной истины, равно как и не стремлюсь завести нас в болото релятивизма. Напротив, я говорю лишь о том, что нам предстоит очень нелегкий труд — досконально проанализировать все факты, которыми мы располагаем, отсеять лишнее и тщательно рассмотреть свидетельства в том виде, в каком они представлены. Именно так должны действовать присяжные, вынося решение по судебному делу, и так же должен поступать любой из нас, оценивая каждую историю. Только так — и никак иначе.
А не выполнить это — все равно что не понять смысла самой жизни.
Эрик Метаксас - Чудеса - Что это такое, почему они происходят и как влияют на нашу жизнь
Эрик Метаксас ; [пер. с англ. В. Измайлова].
Москва : Эксмо, 2016. — 400 с.
(Религия. История Бога).
ISBN 978-5-699-84637-5
Eric Metaxas
Miracles: What They Are, Why They Happen, and How They Can Change Your Life
2014 by Metaxas Media, LLC
Перевод с английского Владимира Измайлова
Эрик Метаксас - Чудеса - Что это такое, почему они происходят и как влияют на нашу жизнь - Содержание
Вступительное слово
Часть первая ЗАГАДКА ЧУДЕС
1. Вера в чудеса
2. Что считать чудесами?
- Здравомыслие — и вера в чудеса?!
- Чудеса под микроскопом
- Зачем нам чудеса?
- Не оскудел ли «век чудес»?
3.Чудеса и наука
- Пределы науки
- А вдруг и наука укажет «за грань»?
- Докажите мне чудо!
- Бог лакун
4. А жизнь — чудесна или нет?
- Жизнь на планете Земля
- Чудесная Луна
5. Вселенная как чудо
6. Вопросы о чудесах
- Почему с одними чудеса случаются, а с другими — нет?
- «Истинная вера» или «мертвая религия»?
- Бог подал — мы благодарны. А если не подал?
- От Господа ли эти чудеса?
- А если даже нет — что волноваться?
- Могут ли чудеса происходить по молитве?
- Все ли христиане верят в чудеса?
- Почему так сложно поверить?
7.Библейские чудеса
- Господь может все — но делает ли?
- Милость Божья в чуде о статире
- Насыщение пяти тысяч
- Воскрешение Лазаря
8.Воскресение Иисуса
- Главное событие — Воскресение
- Было ли Воскресение на самом деле?
- Украли ли тело Иисуса?
- Мотивы для похищения
- Теория обморока
- Воскресное утро
Часть вторая ИСТОРИИ О ЧУДЕСАХ
- Вступительное слово
9.Обретение веры
- Обретший Господа. Клайв Стейплз Льюис. Мое обращение в веру
- В чем мощь таких чудес?
- Вслед за предначертанным
- Золотая рыбка
- Я — твоя жизнь
- Бруклинский наркоторговец обретает Бога
10.Чудесные исцеления
- Циско и Гектор
- Просто молитва
- Тотальная аллергия
- Мой дедушка здоров!
- Замершие стрелки
- Ореховое сумасшествие
- Ганец-попрошайка
11.Возрождение души
- Ты прощена!
- Явление Христа
- Брак по воле Господа
12.Ангелы Божьи
- Ангелы в церкви
- Прикосновение ангела
- Ты не умрешь
- Станция «Чанша»
13.Обилие чудес
- «Праведник мира»: греза-предвестник
- Пропавшие ключи
- Два мира и три песни
- Один звонок
- Рейс «Кали»—«Богота»
- Девочка и бельчонок
14.Прикосновение к вечности
- И судьи могут плакать
- Лайнер «Вашингтон», июнь 1940-го
- За гранью смерти
- Сила Господня
- 9/11, Нью-Йорк
15.Как чудеса меняют жизнь
Благодарности
Об авторе
Эрик Метаксас - Чудеса - Что это такое, почему они происходят и как влияют на нашу жизнь - Вера в чудеса
Будь вся Вселенная лишенной смысла, нам бы не довелось об этом узнать. И если бы во Вселенной не было света — а следовательно, и тех, кто способен видеть, — мы никогда бы не поняли, что вокруг царит тьма... и темнота утратила бы смысл.
К. С. Льюис
В 2013 году в журнале «Нью-Йоркер» появилась статья, посвященная вере. Ее автор, Адам Гопник, писал: «Мы знаем, что... за миллиарды лет существования Вселенной чудеса ни разу [sic!] не выходили за рамки законов природы, и обратному нет никаких доказательств».
Здесь я уже не выдержал. Все, в чьей жизни случались чудеса; все, кто слышал о них от своих друзей и знакомых; все, кто знаком с книгами о чудесах, — все эти люди просто не смогут понять, как можно столь нагло и пренебрежительно высказываться о вещах и явлениях, по меньшей мере абсолютно возможных, а по большей — совершенно неоспоримых. Впрочем, боюсь, я не слишком удивлен — поскольку сам живу в Манхэттене и знаю, в каком соку варятся авторы подобных статеек. И все же — это перебор. Дальше Гопник продолжает еще хлеще: «Нам не нужно убеждать себя, будто Царства Небесного не существует; мы знаем, что его нет, и ищи мы ангелов хоть до скончания веков — все это напрасно».
Естественно, причина, по которой автор делает такие заявления, неразрывно связана с его исходной позицией, будто есть только один мир — зримо воспринимаемый, материальный. Мысль о существовании чего бы то ни было за пределами материального мира, ограниченного пространством и временем, для подобного представления абсолютно чужеродна. Об этом ясно, четко — и мрачно — сказал в свои поздние годы Карл Саган: «Есть только Космос. И больше не будет ничего». Да, он пытался разбавить свое безрадостное суждение чисто английским оптимизмом, назвав нас «рожденными из звездного пепла», — как будто можно утешиться тем, что вы отдаленно похожи на далекий газовый пузырь. Да, поэтичность сравнения несомненна, и даже само слово «звезда» неразрывно связано с тайной, с исполнением грез — но зачем же прибегать к таким метафорам, если вы утверждаете, будто правом на существование наделен только материальный мир и, следовательно, в нем нет ни волшебства, ни чудес, ни места для мечтаний? Так не следует ли нам просто-напросто навсегда о них забыть? И если каждый из нас — не более чем скопление элементов периодической системы, так зачем это поэтическое утешение? Во имя чего потакать желанию, разбитому в прах сутью сказанных слов? Неужели доктор Саган пытался подстраховаться и усидеть на двух стульях? Или просто потворствовал телезрителям и слегка подсластил ядовитую пилюлю?
Если неистовый приверженец материализма повстречается с чудом — или же с чем-то, что может быть таковым, — то истинность чуда он должен отрицать по определению. Если же он будет настаивать на том, что в качестве «доказательства» чуда примет только «естественные» факты, тогда — и это очевидно — никаких подтверждений он просто не найдет. «Естественное чудо» — это оксюморон, это парадокс, это коан, уничтожающий сам себя, вроде такого: «Может ли Бог создать столь большой камень, что Сам его не поднимет?» Что, о таком, правда, можно думать всерьез?
Во второй части книги я привожу десятки историй, и если даже они не свидетельствуют об истинности чудес, — чем тогда ее подтвердить? И как эти рассказы расценят мои читатели? Как правдивые отчеты о пережитых галлюцинациях? Как простые совпадения? Как заведомую ложь? А может, как свидетельство о свершившемся чуде?
Таких историй невероятно много. Рассказы, приведенные в книге, составляют их крошечную часть. Тем, кто пожелает уйти в исследование чудес с головой — и прочесть намного больше чудесных историй, — рекомендую книгу Крейга С.Кинера «Чудеса» («Miracles»). Это подробнейший двухтомник, в котором более тысячи страниц, автор его — авторитетный, эрудированный ученый, и если вы хотите получить решительное опровержение «максимы» мистера Сагана и только начинаете изучать мир чудес, смело обращайтесь к этой книге.
Представьте, будто в истории остались неоспоримые свидетельства — можно даже сказать «доказательства», — что некое высшее существо пыталось вступить в контакт с людьми. Вообразите, что таких свидетельств было много — но средства массовой информации и академические учреждения Западного мира просто не принимают их в расчет. Стоит ли за этим заговор? Кто-то скажет: «Может быть». Лично я уверен в обратном. Но в любом случае — разве это не возмутительно? И если вы действительно хотите об этом узнать, моя книга представит вашему вниманию некоторые из таких свидетельств.
Вера в чудеса по большей части зависит от предпосылок, в свете которых мы воспринимаем ее предмет. На чем мы стоим, когда спрашиваем, есть ли за пределами этого света — иной? С какой точки зрения смотрим? Каждый из нас имеет свои представления о природе вещей; каждый решает для себя, есть ли что-нибудь за пределами нашего восприятия. Иногда наши допущения — итог полученного образования, но столь же часто они, по крайней мере отчасти, определяются нашим воспитанием и той культурой, под влиянием которой мы росли.
В моем детстве о чудесах не говорил никто — хорошо, если о них вообще упоминали. Я жил в Нью-Йорке. Церковь, в которую мы ходили каждое воскресенье, находилась в районе Квинс; если еще точнее — в Короне. К разговорам о чудесном она не располагала. Чудеса кончились давным-давно. Может, их и вовсе не было. Но если они случались тогда — почему не происходят до сих пор} Об этом никто никогда не спрашивал. Такой была принятая всеми горькая правда — и каждый признавал эту правду и тем, как вел себя, и тем, что ни словом не поминал о чудесах. Наше молчание было частью более великой печали, а сама эта печаль, насколько мы знали, была намертво вплетена в наш привычный уклад.
Однажды на уроке в воскресной школе — мне было лет пять или шесть — я раскрашивал картинку из Библии. Не помню точно, какую именно — кажется, там были бородатый патриарх и ангел. Мне помнится другое: глубокая тоска по тому, чем обладали люди в те далекие времена — по настоящему общению с Богом и ангелами, по миру чудес и волшебства. Что помешало нам владеть этим миром, почему мы его потеряли? Ответа я не знал. Но я чувствовал, будто что-то, рожденное внутри меня, стремится за пределы моего обычного мирка — к чему-то более реальному; к чему-то более истинному; к чему-то, исполненному жизни более яркой и вдохновенной, нежели все, что я пережил и все, о чем мне рассказывали в церкви. Я знал — у столь пронзительной тоски по «тому миру» должна быть причина. Зачем мне горевать по тому, чего никогда не существовало? Откуда пришло это желание, столь глубокое, столь естественное? И почему мне казалось, что оно исходит из мира настоящего, более справедливого, более живого, чем тот, в котором жил я сам? Казалось, этот порыв был частью моей истинной природы — пока ее не сломали; он, словно отзвук далекого эха, напоминал мне о том, кем я был когда-то давно — и кем я стану когда-нибудь снова. Я чувствовал себя принцем, изгнанным из родного королевства, и везде, где бы мне ни встретился отблеск моего прежнего царства, я стремился найти дорогу домой.
Некоторые скажут, будто это стремление — всего лишь пережиток детских лет. Тоска по Санта-Клаусу. Мы растем, переходим в реальный мир, видим вещи как они есть — и горе проходит. А нас ждет суровая реальность одиночества во Вселенной, — в бессмысленной Вселенной! — и мы, наконец став взрослыми, должны храбро, лицом к лицу, биться с этой безысходностью. Должны принять, что мир ограничен материей; что это мир атомов, молекул и вещей, познаваемых пятью нашими чувствами; что больше ничего нет и никогда не будет. Должны примириться с тем, что наша жизнь имеет только то значение, которое мы ей придаем, а поиски смысла — занятие абсолютно безнадежное, как и само желание искать этот смысл. Но кто может выдержать такую истину? Если, конечно, это истина... А если эти мысли на самом деле правдивы, то что такое правда? Откуда ей взяться в мире, лишенном смысла?
И откуда в нашей природе это странное чувство, восстающее против лжи о бессмысленной жизни — не просто лжи, но лжи чудовищной, направленной против всего, что мы считаем истинным, благим и прекрасным? Почему иногда мы чувствуем себя так, будто изгнаны из великой, лучезарной земли? Откуда это внутреннее ощущение, неизменно сопутствующее нам на протяжении долгих веков, в разных культурах, на разных континентах? Мы можем провести всю жизнь, отрицая это чувство, но даже наши кости, даже атомы, из которых мы состоим, кричат, что отрицание смысла жизни — ложь, что мы не просто стремимся к тому иному миру и иному смыслу — тот мир и тот смысл нужны нам больше, чем пища и вода; даже сильнее, нежели воздух! Мы созданы, чтобы искать их — и мы не успокоимся, пока не обретем их вновь.
Клайв Стейплз Льюис. Возможно, это имя знакомо вам, возможно, нет. По крайней мере я сам — до тех пор, пока не повзрослел и не обрел веру и мир, исполненный смысла, — почти ничего о нем не знал. Преподаватель Оксфорда, убежденный атеист, он обратился к вере — ибо однажды ночью, в далеком 1930 году, решил немного пройтись вместе с друзьями по парковой аллее за колледжем Магдалины. Одним из тех друзей был не кто иной, как Джон Рональд Руэл Толкиен. Впрочем, до того, как Толкиен напишет «Властелина колец», а Льюис — свои знаменитые «Хроники Нарнии», тогда было еще далеко. В те времена они были молодыми, пережили ужасы Первой мировой, прошли окопы и ад химических атак, видели смерть лицом к лицу, и решив посвятить себя науке, стали профессорами Оксфорда. И еще они любили гулять по ночному парку — вот и тогда, в день той беседы, было уже далеко за полночь. Но было между ними и одно различие. Толкиен глубоко верил «во что-то иное». Льюис — не верил. Толкиен полагал, что существует не только этот мир — а Льюис был убежден в обратном. Ему казалось, что скорбь и ужасы пережитой войны говорили лишь об одном: этот уродливый мир — единственный, и нужно его принять, пусть это и очень горько. Но очевидно, Льюис — или Джек, как называли его друзья, — тоже иногда размышлял о том, почему эта правда заставляет нас печалиться. «Если это правда, — возможно, спрашивал он, — так почему что-то в нас отчаянно желает, чтобы это было неправдой} Откуда в нас это чувство, какова его природа? Какой смысл в том, что мы всегда стремимся к большему? Зачем добираться до сути, и почему мы так отчаянно этого желаем?»
И Льюис, и Толкиен знали и любили мифологию древних народов. Греческие мифы, скандинавские саги — все это было им близко и знакомо. В книге «Настигнут радостью», своей автобиографии, Льюис вспоминает, как его поразили строки из скандинавских баллад Генри Уодсворта Лонгфелло: «И слышал я, как голос прокричал: "Прекрасный Бальдр мертв, он мертв!"» Почему это так тронуло его душу? Почему поэма XIX века — история о вымышленном персонаже, — так его потрясла? Какой был в этом смысл? Но после смерти матери, после жизненных тягот, выпавших на его долю, после ужасов, пережитых на войне, он заглушил в себе эти чувства, или по крайней мере убрал их на задворки души, и принял горькую мысль о невозможности возврата к прошлому и о том, что все эти истории — всего лишь сказки. Прекрасные сказки — и не более.
Однако Толкиен считал иначе. И для него то была не просто отвлеченная идея. Он знал: древние сказания, проникновенные и прекрасные, были отзвуками чего-то большего, чего-то настоящего. В них отражались наши воспоминания об ином мире — мире, который существовал когда-то, будет существовать в будущем и даже сейчас существует в ином измерении, за пределами времени. Толкиен знал мифы о богах, принесенных в жертву и воскресших, но рассматривал эти сказания не в отрыве от реальной истории мира, а в сочетании с ней. Для него в преданиях и легендах крылись отголоски иной реальности, некогда вошедшей в нашу историю — но только однажды. И в ту ночь, на темной аллее, он задал Льюису вопрос, навсегда изменивший жизнь друга: «Возможно ли, что некогда мифы совпали с историей — и вечность соприкоснулась со временем?» Толкиен предположил, что миф о боге, умершем и воскресшем, был отзвуком более великой истории — возможно, величайшей из историй, когда-либо поведанных миру, — и что однажды эта извечная легенда свершилась в реальности и прорвалась во время, в ход исторических событий, как шафран весной пробивается сквозь снег. И после этого все изменилось, преобразилось само время, осиянное вечностью, а зиму сменила весна. Льюис никогда не смотрел на мир так. Но Толкиен умел настаивать, и теперь эта мысль непрестанно преследовала Клайва. Что если нечто подобное произошло в действительности? И если это случилось, то как мы могли об этом узнать?
Что если все мифы, все легенды указывали на некое событие, бывшее не просто правдой — а правдой наивысшей, превосходившей все наши знания о мире? Что если они указывали на мир более истинный, более реальный? А вдруг наш мир, мир материи, мир вещей — это не более чем «царство теней», а сами мы были созданы для совершенно иной обители — настоящей, истинной? Что если именно жажда «иного мира», пылающая в наших сердцах, заставляла людей годами хранить в своей душе место для мифов, религий и сказок — и что если Бог, сотворивший нас, любивший нас, нашел возможность пройти в наш мир и сказать: «Примите руку мою, и я приведу вас туда, где некогда жили — на вашу исконную родину, память о которой живет в вашем сердце?» Примете ли вы Его руку, позволите ли отвести вас? Поверите ли, будто Он чудом снизошел в мир? Можете ли вы поверить в возможность чудес хотя бы чуть-чуть — и допустить, что когда-то, всего один раз в истории, всего одно чудо — свершилось? Ибо если вы поверите — пусть даже в одно-единственное чудо, вам откроется весь мир чудес! Сумев поверить, вы вернетесь в тот мир, где даже чудеса лишь указывают на более важную вещь — на свой источник! И путь к этому источнику открыт, в его сторону обращены ясные указатели, а множество знаков, явленных здесв, лишь дает нам понять, что это место — там. Но знаки не просто указывают дорогу и убеждают нас в истинности цели — они еще и говорят нам, как пройти этот путь! Правда, последнее оказывается верным только в одном случае: если мы сможем распознать их истинный смысл; если сумеем понять, о чем они нам говорят; и если осмелимся следовать за ними.
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
Комментарии
Спасибо за книгу
Дякуємо!