Нечкасов - К Другому Мифу

«Не следует ли нам в ночи мира прекратить наши страдающие метания и обрести молчание и точку опоры в пустоте Ничто, которая всегда нам доступна, и из этой пограничной с Ничто тишины безмолвия вымолчать новое Слово Божества?»

Предварительные размышления над озвученным предложением наводят нас на тропинки мыслей, ветвящиеся мифами великих традиций. Поскольку верховным Божеством германцев является ас Один, предстающий как скрытый под маской Странник, то не стоит откладывать отправление в путь.

Почему вымалчивание, а не прямое выговаривание? Что есть «слово Божества» — его речение или неизвестное имя, дающее основание быть? Отношения безмолвия к сказыванию, слова к имени и их к человеку и Божественности — всё это погружает нас в проблематику языка и речи.

Ночь мира явно отсылает нас к необходимости понимания нашего контемпорального момента, локализации в предопределенном этапе, который характеризуется острейшей проблемой отчуждения не только в социальной сфере, но и, что важнее, в сфере отношения к священному и бытию как первейшим онтологическим и экзистенциальным категориям.

В свою очередь, это аффектирует возможности самого высказывания: можем ли мы слепо повторять старые мифы, будто тысяч лет истории отчуждения, распада и забвения как бы не было вовсе? Нам такой подход кажется невозможным, он основывается на инерционной вере либо расчёте, и таит в себе задрапированное сомнение. Фридрих Георг Юнгер утверждает, что любой миф есть метанарратив и метаистория, то есть один сюжет разворачивается на протяжении всей человеческой истории. В таком случае нам необходима поправка на время и события его хода. Это подводит нас к проблеме возможности принципиально нового, то есть Другого Мифа как метаисторического и в целом онтологического сказа.

Вплотную к этому прилегает проблема корректного понимания инстанции Ничто, затронутой в отправном для нашего путешествия отрывке. Поверхностные ассоциации неизменно подталкивают нас к быстрому решению через сведение проблемы только лишь к материализму и культурному нигилизму, но такого развития событий в сфере мышления стоит избежать и поставить вопрос более радикальным образом и в прямой связи с языком, речью и бытием человека и Божеств.

Возможность обращения к Ничто открывается в нашу эпоху в ходе распада и остывания завершившей себя традиции мышления западной метафизики. И здесь мы неизбежно встречаемся с фундаментальной постановкой проблемы эсхатологии бытия Мартина Хайдеггера. Он ставил в центр своего мышления вопрос о Другом Начале вне западной метафизики и её структур. В мифологической картине мира после конца следует новое начало, циклическое возрождение и возвращение мира, то есть всё того же. Но Традиция также учит, что смерть и конец — это неотъемлемая часть испытания, жертвы и ритуала перехода и инициации. Эсхатологический момент открывает перед нами едва уловимый зазор, разветвление дорог судьбы. Метафизическую проблему нового, а точнее — Другого, посреди всё того же.

И, разумеется, всё это является насущными проблемами для европейского человека в первую очередь, это наша рефлексия относительно нашей судьбы, очерченной двумя формулами. Первой — от Юлиуса Эволы, гласящей, что если Европе выпал жребий первой спуститься в бездну упадка, умирания и тьмы, то ей же предстоит и первой выйти по ту сторону очищенной. И второй — от Мартина Хайдеггера, говорящей о бесконечных возможностях нашей истории, если человек отважится на аутентичное и рискованное, фундаментальное переучреждение истины бытия.

Всё это мы опрашиваем, странствуя среди высот этих вопросов в ожидании безмолвного ответа.