Черт бы меня побрал, дети мои, если из всех пророков и мудрецов кто-нибудь нашел ответ хоть на один из тех вопросов, которые я сейчас вам задам. Нет на них ответа также ни в одной книге на свете, духовной или светской. Откройте нашу святую Библию, и на первой же странице вы прочтете: «В начале Бог сотворил…» А что было до этого начала?
Это тот самый вопрос, который задал один маленький мальчик — впоследствии он стал великим поэтом во Израиле, — когда учитель начал с ним читать Библию: «В начале Бог сотворил…» — «А что было до этого?» — вдруг простодушно спросил мальчик, и тут же получил от старого кашлюна Тубала Олоферна оплеуху.
Вот они — четыре вопроса:
- Что делал Бог до этого «В начале»?
- Почему Бог вдруг задумал сотворить — и сотворил мир одним словом?
- Почему в этом Богом сотворенном мире мы больше не чувствуем Бога? Где он, Бог-то, и что Он теперь делает? И почему порой сдается нам, что так и не вышли мы из предвечного Хаоса?
- Как нам быть с этим Хаосом? Что делать? Жива ли еще Надежда на дне Божественной Бутылки? Или она давно испарилась, ушла в царство теней?
Леонид Ефимович Пинский - Почему Бог спит: Самиздатский трактат Л.Е. Пинского и его переписка с Г.М. Козинцевым
Сост., подг. текста, коммент., предисл. и заключ. ст. А.Г. Козинцева
Санкт-Петербург : Нестор-История, 2019 г. — 136 с.
ISBN 978-5-4469-1580-4
Леонид Ефимович Пинский - Почему Бог спит: Самиздатский трактат Л.Е. Пинского и его переписка с Г.М. Козинцевым - Содержание
Предисловие
- Почему Бог спит, или О Божественной беспечности
- Л. Е. Пинский, Г. М. Козинцев. Переписка
- Леонид Пинский и философия комического
Комментарии
Иллюстрации
Леонид Ефимович Пинский - Почему Бог спит: Самиздатский трактат Л.Е. Пинского и его переписка с Г.М. Козинцевым – Предисловие
В библиотеке моего отца хранится перепечатанный на машинке под копирку и переплетенный анонимный трактат форматом in octavo. Судя по четкости печати, это первая копия. Автор трактата — выдающийся литературовед, философ и диссидент Леонид Ефимович Пинский (1906– 1981). На обороте форзаца — надпись чернилами: «Дорогому Григорию Михайловичу для утреннего и внутреннего употребления — как противоядие от “Лира”. С любовью, Л. Пинский. 7.X.1968».
Перед нами единственное художественное произведение Пинского — уже в этом его уникальность. Трактат не был включен в «Минимы» — посмертно изданный сборник рукописного наследия Пинского. Причин тому было, видимо, две — во-первых, балагурный характер произведения, а во-вторых, то, что повод для его создания был экстраординарным — выход автора из депрессии в результате медикаментозного лечения.
Какие-либо печатные упоминания об этой вещи мне неизвестны, а значит, число людей, читавших или хотя бы видевших ее, было очень невелико. Одним из них был Борис Чичибабин, самиздатский сборник стихов которого (1972) был составлен и отредактирован Пинским. Вдова поэта, Л. С. Карась-Чичибабина, сообщила внучке Пинского Л. Д. Мазур-Пинской, что у нее хранится такой же экземпляр трактата с дарственной надписью: «Борису сыну Алексея евангелие от Раби Лея для внутреннего употребления и духовного исцеления. 17 июня 1969 г.».
Обстоятельства создания трактата описаны Пинским в письме Козинцеву от 7 октября 1968 г. (см. ниже). Всего же в архиве отца хранится 14 его писем. Из них опубликовано всего одно, не считая отрывка из другого. Из писем же Козинцева Пинскому до нас дошли лишь поздние, числом семь3, из них четыре опубликованы. Письма Пинского охватывают период почти в пять лет, с июля 1968 г. по май 1973 г., письма же Козинцева — меньше года, с июня 1972 г. по апрель 1973 г. Чем могла быть вызвана такая диспропорция?
Учитывая их отношения, невозможно допустить, что Пинский не сохранил ранних писем друга. Его вдова, Е. М. Лысенко, предоставила, судя по всему, все имеющиеся у нее письма моей маме, В. Г. Козинцевой, издававшей переписку отца. По личному сообщению Л. Д. Мазур-Пинской, самая вероятная причина отсутствия ранних писем Козинцева — обыск в квартире Пинского в мае 1972 г., при котором были изъяты многочисленные бумаги. Сразу же после этого, с июня, появляются письма Козинцева, и диспропорция исчезает. Наше предположение косвенно подтверждается словами Пинского из письма отцу от 15 октября 1971 г. со ссылкой на слова из недошедшего до нас письма Козинцева об искалеченной цензурой рукописи «Глубокого экрана».
Как трактат Пинского, так и переписка его с моим отцом представляют огромный интерес в самых разных аспектах — религиозном, политическом, общефилософском, эстетическом, литературоведческом и, не в последнюю очередь, собственно литературном. К сожалению, отзыв отца о трактате, высказанный в одном из утраченных писем, остается неизвестным. Судя по тому же письму от 7 октября 1968 г., Пинского интересовало мнение друга, а значит, он не относился к своему творению просто как к шалости.
Балагурный сказ — раблезианская маска — скрывает под собой бездонную глубину мысли. По замыслу и обстоятельствам создания трактат немного напоминает книгу часто бывавшего в доме Пинских Вен. Ерофеева «Москва — Петушки» — ту самую, которая вместе с прочим самиздатом была изъята незваными гостями в мае 72-го. Главное же различие между ними состоит в гораздо более светлом тоне произведения Пинского вопреки всему, что этому человеку довелось вытерпеть.
Его взгляды, представляющие собой причудливую и немыслимую для советского ученого смесь иудаизма, христианства, марксизма, левого гегельянства, стоицизма, эпикурейства, спинозизма, восточной и западной мистики, итальянского гуманизма, немецкого романтизма (в особенности философии Шеллинга) и многих других компонентов, не могли сколько-нибудь отчетливо проявиться в опубликованных при его жизни трудах из-за цензурного гнета; здесь же они выражены открыто. Благодаря этим текстам предстает в новом свете многое из того, что было зашифровано в подцензурных сочинениях.
В такой зашифрованности была и положительная сторона, и отрицательная. Положительная — потому что подлинный смысл был во многих случаях не понят цензорами. Отрицательная — потому что без комментариев он едва ли дошел бы и до большинства читателей. Только сейчас мы понимаем, например, чем так актуален был для Пинского шекспировский «Кориолан» и почему столь злободневными казались ему комедии Шекспира. Кто мог бы догадаться, что повышенный интерес к этим вещам был обусловлен его диссидентскими взглядами? В письмах же моему отцу Пинский предельно откровенен. И когда он пишет, что, кроме Бахтина, нет человека, мнением которого он так дорожит, этому веришь безоговорочно.
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
