Полкинхорн - Вера глазами физика

Книга известного профессора математической физики, англиканского священника, богослова, члена Королевского общества посвящена проблемам соотношения божественного откровения и естественнонаучных исследований.

 

Книга построена как толкование на Символ веры и является замечательным образцом современной апологетики.

Издание будет интересно как ученым, так и широкому кругу читателей.

 

3-е издание 

Из-во ББИ, 2001 г - 228 c.

1. Человечество

[Мы] верим

1 Знание

Верим

3. Божественность

Один Бог Отец Вседержитель

4. Творение

Творец неба и земли, всего видимого и невидимого

5. Иисус

Один Господь Иисус Христос

6. Распятие и воскресение

За нас распятый при Понтии Пилате; страдавший и погребенный, и в третий день воскресший...

Он вознесся на небо и сел по правую руку Отца

7. Сын Божий

Единственный Сын Божий прежде всех веков рожденный от Отца, Свет от Света, истинный Бог от истинного Бога, рожденный --- не сотворенный, Отцу единосущный

Он воплотился от Девы Марии и стал Человеком

8. Дух и Церковь

Святой Дух, Господь, животворящий

Ему так же как Отцу и Сыну воздаем поклонение и славу Он говорил через пророков

Верим в единую, святую, соборную и апостольскую Церковь

9. Эсхатология

Ожидаем воскресения мертвых и жизнь будущего века

10. Альтернативы

Последний требовал от докладчиков заниматься «поддержкой, раз­витием, преподаванием и распространением естественного богословия» и просил «рассматривать этот предмет как строго естественную науку, величайшую из всех возможных наук». «Я желаю, — писал лорд Гиф-форд, — чтобы она изучалась так же, как изучается астрономия или хи­мия». В процессе лекций выступающие «не должны быть принуждаемы к ограничению своих трактовок данной темы», но обязаны формулировать свои мнения «без ссылок или опоры на некое особое, так называемое «чудесное» откровение».

Решение подчиниться данным требованиям должно основываться на определенном понимании природы естественного богословия и приро­ды откровения. Я писал об этом в своих предыдущих работах, так что сейчас могу быть краток. Я рассматриваю естественное богословие как неотъемлемую часть всего спектра богословских наук, никоим образом не изолированную и никак не предварительную. Именно такой взгляд мог надлежащим образом поддерживаться в Эдинбурге, где его уже долгое время энергично отстаивает профессор Томас Торенс. Естественное бо­гословие родилось из практики нашего разума и размышлений о мире, в котором мы живем; из богословской необходимости иметь дело с веща­ми как они есть. Кроме вопросов, которыми оно непосредственно зани­мается (таких как аспекты доктрины творения), естественное богословие также обращается к темам, традиционно с ним не связываемым. Напри­мер, наше представление о природе человека и его взаимоотношениях с Богом оказывает влияние на подход к догмату о воплощении Христа.

Подзаголовок этих лекций — «Богословские размышления мыслителя «снизу-вверх», и моя цель — исследовать, в меру моих возможностей, как человек, серьезно занимающийся современной наукой и чей способ мыс­лить — хорошо это или плохо — сформирован долгим опытом работы в области теоретической физики, подходит к вопросам оправдания и по­нимания религиозной веры. Для меня заниматься естественным богослови­ем означает заниматься составной частью богословия вообще. Главный воп­рос к любым богословским заявлениям должен быть таким: «А на каком основании вы думаете, что это действительно так?»

Конечно, основания и способ достижения понимания должны быть соотнесены с реальностью, о которой я и пытаюсь говорить, но то же относится и к естественным на­укам. Этология и экспериментальная физика пользуются различной техни­кой и оперируют разными категориями именно потому, что предметы их исследований различны. «Проникновение в Бога» потребует своей методи­ки и особой интуиции, которым не должно быть отказано в почетном пра­ве носить название «богословская наука»,— по мнению лорда Гиффорда (и моему), «величайшая из всех возможных наук».

Дэвид Дженкинс писал о богословии, что оно «не может и никогда не сможет предложить никаких всеобъемлющих теорий. Напротив, оно и сейчас и всегда должно быть открыто для новых доселе неизвестных возможностей. Я убежден, что истинному христианству, как и истин­ной науке, требуется быть абсолютно открытым ко всему, что подлин­но дано в каждой ситуации. И это не просто совпадение, ибо именно Иисус Христос показал, что вселенная полностью открыта для научных исследований».

Это замечательное утверждение взято из книги, цель которой — ис­следовать последствия того факта, что люди в нашем мире есть продукт развития эволюции, так что «мы столкнулись лицом к лицу с совпадением явления и ценности, которое делает личностным каждый признак суще­ствования, требует изучения и реагирует надлежащим образом на чувствек-ную реальность»5. Дженкинс верит, что только Божье присутствие и лю­бовь способны освободить человечество от абсурда и таким образом пре­вратить вселенную в разумный космос, и он говорит об Иисусе, что «это явление и никакое другое является решающим для правильного понима­ния человека и мира». Это современная версия того, что во втором веке могло бы быть названо учением о Логосе. Данную тему (как я ее вижу) я также хотел бы избрать предметом своих лекций.

Почему я назвал себя «мыслителем «снизу-вверх»? Для ученого это нормальный подход. Изучая физический мир, мы часто обнаруживаем, что «очевидные основополагающие принципы» нередко совсем не так оче­видны и не такие основополагающие, как можно было бы предположить вначале. Многие богословы — инстинктивные «мыслители «сверху-вниз». Я не отвергаю роль таких честолюбивых интеллектуальных попыток. Про­сто я отношусь к ним настороженно и хочу избежать подобных широких обобщений, обратив внимание на важность подробностей. Возможно, 9-я глава наиболее ясно иллюстрирует различие, которое я имею в виду. Ко­нечно, как верующий, я желал бы принять великие утверждения христи­анской эсхатологии, но мне также необходимо выяснить, эксперименталь­но и теоретически, как они соотносятся с тем, что мы знаем о ходе разви­тия и истории нашего мира.

Я прекрасно понимаю, насколько узким выглядит современное бого­словие, сконцентрированное исключительно на человечестве и рассмат­ривающее историю лишь нескольких тысячелетий, по отношению к мил­лиардам лет прошлой и будущей эволюции вселенной. Я не отрицаю ис­ключительной важности появления мужчины и женщины из мрака косми­ческой истории, и главная цель этих лекций — исследовать значение Иисуса из Назарета как путеводной нити к божественной цели истории. И тем не менее, когда Стенли Гренц говорит нам о выдающемся современном бо­гослове, что «Панненберг (Pannenberg) косвенным образом делает дерз­кое на вид заявление ... что история человечества есть история космоса, ибо завершение антропологии в Царствии Божьем в то же время является завершением творения в его вечном прославлении Творца», мне кажется, что наше видение мира становится чрезмерно узким, а богословие — слиш­ком уютным. Все в нашей обширной вселенной должно иметь отношение к Богу, каждая вещь по-своему, и человечество лишь часть этого.

Конечно, у науки есть свои ограничения. Она добилась большого ус­пеха отсутствием претензий, тем, что обсуждение явлений носило вне-личностный и часто повторяемый характер. Замечательна тактика Галилея и его последователей: ограничиться изучением преимущественно количе­ственных вопросов материи и движения; но такой метод был бы плохой метафизической стратегией, обрекающей на узкое, редуцированное по­нимание реальности. Отброшенные «второстепенные» качества челове­ческого восприятия могут на самом деле оказаться ключевыми в форми­ровании широкого взгляда на то, каким мир является в действительности. Музыка— больше чем колебания воздуха.

Мне кажется, что множество образованных людей на Западе смотрят на религию одновременно с некоторой смутной надеждой и опасением. Они бы хотели какой-то веры, но чувствуют, что должны будут принять условия, которые равнозначны интеллектуальному самоубийству. Они не могут ни принять идею Бога, ни отвергнуть ее. Я хочу попытаться пока­зать, что, хотя вера выходит за пределы того, что логически доказуемо — а какой серьезный взгляд на реальность не выходит? — она тем не менее поддается рациональному объяснению.

Христианам не нужно отказываться от разума, и им не требуется делать выбор между древней верой и совре­менным знанием. Они могут придерживаться и того и другого. Открове­ние не есть предъявление неизменяемых догм для бездумного принятия на веру. Напротив, это рассказ о вполне понятных событиях или людях, в которых наиболее явно заметны воля Бога или Его присутствие. Можно продолжить выбранные лордом Гиффордом аналогии с химией и астро­номией. Законы химии работают всегда, но их природа наиболее ясно может быть понята из правильно подобранных и разработанных мероп­риятий, которые мы называем экспериментами. Бог всегда присутствует и действует в мире, но, может быть, наиболее ясно Он виден в событиях, которые иудео-христианская традиция называет историей спасения.

В этой истории Бог являет себя наиболее заметным образом, что не предполагает Его отсутствие в других местах и в другое время. Необходимость искать Бога там, где Он может быть видим наиболее ясно, показывает, что мы должны уделять особое внимание уникальным событиям. Как астроном счи­тает неповторимым событием величайшего значения то состояние высо­кой плотности, которое последовало за Большим Взрывом, так и христиан­ский богослов считает неповторимым событием величайшего значения жизнь, смерть и воскресение Иисуса Христа.

Для меня символ веры не есть требо­вание интеллектуальной капитуляции для принятия необсуждаемых утвер­ждений; напротив, он представляет собой краткое изложение прозрений и жизненного опыта, накопленного веками становления церковной истории. Поэтому я чувствую, что данное критическое исследование есть приемле­мый путь исполнения воли лорда Гиффорда. Если мы будем игнорировать этот опыт, мы поступим так же глупо, как поступили в свое время некото­рые знаменитые ученые, отказавшись взглянуть в телескоп Галилея. Не надо добровольно отказываться от возможности пополнить свой интеллекту­альный багаж.

Тем не менее моя задача чрезвычайно трудна, и я не могу претендо­вать на полноту в ее выполнении. Но я могу попытаться искренне и бес­пристрастно изложить основания христианской веры так же, как я бы объяс­нял, что материя состоит из кварков, глюонов и электронов. В обоих слу­чаях ткань взаимосвязей должна быть соткана до того, как гобелен позна­ния будет представлен для обозрения. Никейский символ веры — станок, на котором я пытаюсь соткать мой гобеХен. Если основа ткани есть тради­ции христианства, то нитью является современное понимание нас самих и мира, в котором мы живем. Ни то ни другое не должно внушать раболеп­ного преклонения, и богословие и наука оставляют многие важные вопро­сы далекими от полного разрешения. И там и там бывают ситуации, когда мы сталкиваемся с вопросами, на которые не можем ответить. Многие из этих вопросов связаны с тайной человеческой личности. Мы не должны быть удивлены, обнаружив, что божественная природа выше нашего по­нимания. Признать эти ограничения — не значит отказаться от задачи, просто надо быть реалистами и не ожидать слишком больших успехов.

Те, кто работают на стыке науки и богословия, пользуются разной ме­тодикой. Некоторые дают авторитетные обзоры по различным точкам зрения, предлагая читателю возможность выбора. Ауойеном* таких писате­лей является Ян Барбур. Он — современный мастер сентенций, как показа­ли его гиффордские лекции. Лично я предпочитаю более выборочный под­ход, фокусируя никейскую линзу на центральных темах христианства. Я хочу, насколько возможно, осуществить такой синтез, который, как мне кажется, имеет наибольший смысл и является наиболее многообещающим.

Конечно, я широко пользуюсь работами других мыслителей и даю весьма обширные цитаты, используя их прозрения для собственной пользы. Разумеется, я ста­раюсь принимать критику людей, чьи взгляды противоположны тем, кото­рых придерживаюсь я, но все же моя цель не обзор мнений, а предложение истолкований. Я убежден, что дискуссия должна вестись не только на сты­ке науки и богословия, но и проникать настолько глубоко в их суть, на­сколько это возможно. Меня не очень интересует приведенная к общему знаменателю «рациональная религия». Что я действительно хочу знать, так это крепки ли странные и восхитительные утверждения традиционного христианства в век науки. Отсюда мое обращение к Никейскому символу веры в попытке изложить тему.

Наука и богословие по-разному относятся к своему прошлому. Имея возможность вновь и вновь обращаться к своему материалу, наука поко­ряет территорию, над которой получает вечное владычество. Физическое явление может быть изучено настолько хорошо, что последующий пере­смотр не понадобится.

С определенной степенью точности и подробности, Ньютон сказал все, что можно было сказать о гравитации и Солнечной системе; его от­крытия достаточны для посадки космического зонда на Марс. Однако, с другой стороны, он не сказал последнего слова, ибо даже его достижения могут считаться не более чем правдоподобными. Исследование явлений по более точной шкале привело к доказательству Общей теории относи­тельности Эйнштейна. Последняя не упраздняет ньютоновскую физику, а включает ее в себя, ибо она оказалась весьма важной для достижения последующих успехов, давая в некоторых случаях весьма удовлетвори­тельные результаты. Знание носит накопительный, а не замещающий ха­рактер. В результате очень посредственный ученый сегодня обладает го­раздо более полным представлением о физическом мире, чем это было возможно для сэра Исаака.