Половинкин - Русская религиозная философия

Сергей Николаевич Булгаков (16/28.6.1871-13.7.1944) — философ и богослов, а также экономист, общественный и церковный деятель — принадлежал к священническому роду, восходившему к эпохе Ивана Грозного. Традиции рода подвигали Булгакова идти по стопам отца — ливенского протоиерея Николая Васильевича Булгакова, — и он поступил учиться сначала в Ливенское духовное училище, а по окончании его — в Орловскую духовную семинарию. Однако в 14-летнем возрасте его вера трансформируется в неверие, и он против воли родителей уходит из семйнарии и поступает в Елецкую гимназию. В 1890-1894 годах он уже студент юридического факультета Московского университета, где он специализируется в области политэкономии. Булгаков стал теоретиком «легального марксизма».

 

На рубеже веков он постепенно отошел от марксизма и через идеализм (см. его книгу «От марксизма к идеализму» (1903)) вернулся в Церковь. С 1901 г. Булгаков жил в Киеве, где избран ординарным профессором политической экономии Киевского политехнического института и приват-доцентом Киевского университета. В 1906 г. он переезжает в Москву, где становится приват-доцентом Московского университета и профессорм Московского коммерческого института. С мая 1923 г. до лета 1925 г. Булгаков — профессор церковного права и богословия на юридическом факультете Русского научного института в Праге; затем он окончательно обосновался в Париже, где был профессорм богословия и деканом Православного богословского института.

 

Избранные статьи

2-е изд., испр.

СПб.: Издательство Русской христианской гуманитарной академии, 2010. 412 с.

ISBN 978-5-88812-405-5

 

От сталинской школы к русской православной философии

СВЯЩ. ПАВЕЛ ФЛОРЕНСКИЙ И...

...И ДРУГИЕ

ШКОЛЫ, ОБЩЕСТВА, ТЕЧЕНИЯ

 

В 1953 г. я окончил среднюю школу № 1 в г. Пушкино Московской области. В старших классах мне случайно попался в руки на несколько минут карманный «Философский словарь», как потом я понял — «ужаснейшего содержания», и произвел на меня неизгладимое впечатление. Я приходил в трепет от одного названия статей — идеализм, эмпириокритицизм (целая поэма в названии!), Платон, Декарт, Кант и т. д. И кто-то шептал: «Это — твое!» После этого само слово «философия» облеклось для меня ореолом сверхмудрости, которую надо постичь.

 

В том же 1953 г. я поступил на механико-математический факультет МГУ. На 1-м курсе я рьяно занимался математикой. Но уже на 2-м курсе меня потянуло к философии, вернее — к какой-то неопределенной, но высшей мудрости. И вот в 1954 г. я оказался в общем читальном зале Ленинской библиотеки. Откуда ко мне пришли имена Марка Аврелия, Шопенгауэра, Ницше, я припомнить не могу, но именно их книги я первыми заказал. Аврелия и Шопенгауэра я получил на общей выдаче, а получать Ницше послали к дежурному по залу. У него был вид охранника сталинских лагерей. Пошарив в нижних ящиках письменного стола, за которым он восседал, бдя, он брезгливо вышвырнул «Заратустру» перед собой на стол, с угрозой спросил мою фамилию и записал ее в какой-то кондуит. Мое поколение было поначалу почти патологически наивно в отношении органов, лагерей и прочего — родители и те, кто знал, помалкивали, а об официальной печати и говорить нечего. Позже я постиг поведение дежурного чекиста. Он еле сдерживал порывы своей души: да за один такой заказ тебя следует по этапу послать на лесоповал, а я вынужден выдавать тебе эту контрреволюционную дрянь, ты почитаешь ее и уйдешь, но мы тебя все равно достанем. Вот такая гамма чувств, по всей видимости, его обуревала.

 

«Заратустра» привлекал гопом возвышенного одиночества обладателя высшей мудрости. С тех пор меня влекла мудрость и только мудрость, метафизические и псевдологические выкладки были малопривлекательны. Постепенно я убеждался в несостоятельности их претензий привести к Истине или хотя бы к «истине». Это убеждение было выражено в книге «Всё». Среди первых книг Ленинки оказались сборники стихов Н. С. Гумилева. Казалось, что лучше этих стихов нет ничего на свете. Отсюда пошло увлечение литературой Серебряного века. Она поражала своей подлинностью и яркостью. На фоне насквозь фальшивой советской литературы (даже мы, советские школьники, чувствовали эту фальшь) виделась подлинность самовыражения настоящих писателей. Классическая литература, обильно «проходимая» в школе, воспринималась как воздух, то есть как бы и не воспринималась, хотя мы дышали ею. Большевистский идеологический гудок и барабан в одно ухо входил, а в другое выходил, хотя и пытался оглушить и задурить. Литература же Серебряного века воспринималась как целая палитра пряных и соблазнительных запахов. Я чувствовал себя как деревенский парнишка, попавший на карнавал. Позже присоединилось и увлечение философией Серебряного века.

 

В 1954 г. состоялось еще одно знаменательное событие в моей философской жизни. Я приобрел первые «настоящие» философские книги. Стою у философского прилавка букинистического магазина в Камергерском, и вдруг рядом тихий голос: «А вы чем интересуетесь?» Я: «Философией». Зашли в ближайший подъезд. Так я познакомился с «жучком» черного книжного рынка незабвенным Семеном. Тут же я купил у него, потратив последние деньги, 8 выпусков «Психологической и психоаналитической библиотеки», издававшейся проф. И. Д. Ермаковым, с трудами именно Фрейда. Постепенно я узнал многих «жучков» и «жуков» черного рынка и стал их постоянным покупателем. Звонят: «Сережа, приезжай!» Приезжаю, и мне указывают угол, заваленный несколькими кубометрами дореволюционных книг. Советских не брали. И я часами выбирал, в основном книги по философии. Философия тогда ценилась невысоко и была доступна даже студенту.

 

Посеревший фон коммунистической идеологии и бесчисленные запреты создавали тип людей с огромной жаждой знания яркого, запретного. Например, мой знакомый годами ходил в газетный зал и в общие тетради списывал целые статьи из газеты «Известия» за первые послереволюционные годы. Эти многочисленные тетради, исписанные мелким, но четким почерком, он давал читать избранному кругу, в том числе и мне. После этого «Краткий курс истории ВКГ1(б)» и прочие «Истории СССР» рассыпались в прах. Мое поколение начинало с нуля, нам никто ничего не подсказал, все находили сами, часто с большим трудом. Был запрет на множество имен, особенно на имена русских философов. Во время учебы в Университете я в основном покупал книги тех философов, которых критиковал Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» — Канта, Маха, Авенариуса и др. Появился задор обличить «великого философа всех времен и народов» в малограмотности.

 

Уже после окончания Университета я купил по дешевке книгу без обложки «Potestas clavium» и прочел ее с наслаждением. Лев Шестов убедил меня, что Бог есть. С этой книги я стал собирать и читать книги русских религиозных философов. Поступив в аспирантуру Кафедры философии естественных факультетов МГУ, я впервые там читал в зале на Моховой, а вскоре и приобрел «Столп и утверждение Истины» о. Павла Флоренского. Флоренский убедил меня в Истине Православия. Я стал собирать материалы о его жизни и творчестве. В конце концов их все увеличивающееся хаотическое изобилие стало меня раздражать, я их расположил в хронологическом порядке и напечатал на машинке «Хронологическую канву жизни и материалы к биографии о. Павла Александровича Флоренского». Я давал читать этот том и сам читал его части и рассказывал о Флоренском в разных иолуиодпольных собраниях. Этот том в 1983 г. попал в руки потомков Флоренского — прежде всего в руки его внуков II. В. Флоренского и игумена Андроника (Трубачева), — и они захотели со мной познакомиться. Эго знакомство переросло в сотрудничество в деле издания трудов Флоренского и ис следования его жизни и творчества. Все связано со всем. Исследуя одно, приходишь к исследованию другого, потом — третьего, а в итоге к пониманию, что пределом исследования является все. Публикация переписки Флоренского с праведным Михаилом Новоселовым привела к необходимости написать биографию св. Михаила. Написание этой биографии привело к необходимости описания «Новоселовского кружка», официально — «Кружка ищущих христианского просвещения».

 

Публикация переписки Флоренского и о. Сергия Булгакова повлекла за собой описание семьи Булгакова (в этом деле помогла Наталья Михайловна Нестерова — вдова Федора Сергеевича Булгакова, сына о. Сергия). Необходимо стало также описать пребывание Булгакова в Крыму. Переписка Флоренского со св. Михаилом и о. Сергием при вела к «имяславию». Интерес к Трубецким пробудил во мне покойный Юра Селиверстов. Он подарил мне портрет кн. Евгения Трубецкого и обитал написать о нем статью для «Литературной галеты», что и было исполнено. В написании статьи бесценными материалами помог покойный кн. Владимир Владимирович Трубецкой. Но инерции вышли и воспоминания «Из прошлого» кн. Евгения. Предложили написать послесловие к собранию работ кн. Николая Сергеевича Трубецкого. Было очень интересно познакомиться с евразийством, и я написал это послесловие. Флоренский входил или просто посещал многие кружки и общества, отсюда началось у меня собирание сведений о них. Интересуют меня и подробности преподавания Флоренского в Московской Духовной академии и проживания в Сергиевом Посаде.

 

В связи с Флоренским возник интерес к Московской философско- математической школе с ее идеями аритмологии и монадологии. Были написаны словарные статьи о Н. В. Бугаеве, П. А. Некрасове (плюс еще и статья), В. Г. Алексееве. Главным выразителем идей Школы был ранний Флоренский. Флоренского и всю Школу я воспринимал как окончивших мой факультет. В 1953 г. Флоренскому был бы 71 год, и он мог бы прийти на встречу выпускников с первокурсниками. На мехмате нам преподавали ученики Н. Н. Лузина (друга Флоренского), так называемые «лузитанцы». Да и сам Лузин умер в 1950 г., и память о нем была еще свежа. Что вызрело из всех этих интересов и стремлений, судить читателю. И «поражений от победы ты сам не должен отличать».