Путь к священному безмолвию - ПУД

Сборник “Малоизвестные сочинения святых отцов-исихастов” задумывался первоначально в несколько ином виде — как дополнение к русскому переводу “Добротолюбия”, выполненному святителем Феофаном Затворником. Хорошо известно, что святоотеческие произведения включались иногда в греческое “Добротолюбие” не в своих древнегреческих подлинных текстах, но в новогреческом переложении, и уже по этой причине славянский перевод преп. Паисия Величковского или русский еп. Феофана не всегда мог адекватно отражать оригинал.

 

С другой стороны, отдельные творения, вошедшие в состав “Добротолюбия”, опубликованы в последнее время на Западе или в Греции в критических изданиях, причем авторство тех или иных произведений было в некоторых случаях пересмотрено или остается под вопросом. Кроме того, если говорить о “русском Добротолюбии”, то еп. Феофан Затворник руководствовался собственными понятиями и вкусами относительно как перевода, так и композиции и состава сборника.

 

Святитель подошел к сборнику не как к памятнику, оказавшему сильнейшее воздействие на возрождение духовной жизни в Греции и славянских странах и построенному на основе определенных богословских предпосылок, но как к руководству для русской монашеской практики девятнадцатого столетия. Вследствие этого еп. Феофан допускал неточности и вольные парафразы при переводе (невзирая на и без того печальное состояние греческого текста), выпускал не только отдельные места, которые считал непонятными, ненужными и даже опасными, но даже целые трактаты, казавшиеся, видимо, слишком сложными в богословском отношении, а также дополнил “Добротолюбие” некоторыми произведениями и даже объемистым томом Феодора Студита, отсутствующим в греческом сборнике.

 

В результате такого творческого и, прямо скажем, “нерабского” подхода “русское Добротолюбие”, быть может, и выиграло в каком-то плане, но потеряло отчасти тот raison d’être, тот смысл, который вкладывался в сборник его греческими составителями.

Придя в результате сравнительного анализа греческого и русского “Добротолюбий” к неутешительным филологическим выводам, мы еще раз и уже окончательно осознали, что никакие “редакции” и “поновления” перевода еп. Феофана невозможны, сам же перевод Вышенского затворника должен остаться памятником русского богословского и духовного просвещения прошлого века.

 

Навряд ли дополнения и исправления исправят ситуацию, и в настоящий момент речь может идти лишь о новом переводе греческого “Добротолюбия”, сделанном с учетом всех требований и критериев современной науки. Очевидно, что решение такой задачи потребует многих сил и времени.

 

Тем не менее мы пошли на компромисс с первоначальным планом, включив в настоящий сборник некоторые (но не все!) трактаты, полностью опущенные святителем Феофаном или переведенные со значительными купюрами.

 

Москва
Издательство Православного Братства Святителя Филарета Митрополита Московского
1999
ISBN 5-88056-018-X (OOO «СТАР ИНТЕР»)

 

Предисловие составителя
Метод священной молитвы и внимания Симеона Нового Богослова   
Уцелевшие главы Каллиста Катафигиота, обдуманные и весьма высокие, о божественном единении и созерцательной жизни
Каллист Ангеликуд. Слово XVI. О духовной брани и о согласном с ней священном безмолвии
Марк Эфесский. Силлогические главы о различении божественной сущности и энергии против ереси акиндинистов
Святейшего патриарха Константина-града кир Филофея предание своему ученику о том, как внимательно пребывать в келье вместе со своими послушниками
КОММЕНТАРИИ
ПРИЛОЖЕНИЕ. Проблемы композиции и авторства трактата“Метод священной молитвы и внимания”
СОКРАЩЕНИЯ

 

 

Три суть образа молитвы и внимания, которыми душа возводится или низводится: возводится, пользуясь ими своевременно, а низводится, владея ими не вовремя и несмысленно. Трезвение и молитва связаны, как душа с телом: одно не существует без другого. Соединяются они двояко. Сначала трезвение противостоит греху, будучи неким передовым разведчиком, а следом молитва сразу уничтожает и истребляет связанные стражей /охранением/ постыдные помыслы, чего не может совершить одно внимание. Это дверь жизни и смерти, то есть внимание и молитва, которую если мы очищаем трезвением, то улучшаемся, если же неосторожно уменьшая /ослабевая/  ее оскверняем, то становимся негодными.

Итак, поскольку мы сказали, что внимание и молитва разделяются на три [части], следует разъяснить и свойства каждой из этих [частей], чтобы хотящий достичь жизни и желающий совершить <их> /потрудиться/, из этих различенных состояний твердо избрал лучшее, дабы, держа по неведению худшее, не упустить лучшего.

 

Свойства первой молитвы таковы. Когда кто-либо стоит на молитве и руки и очи вместе с умом воздевает к небу, а ум воображает божественные мысли и представляет небесные красоты, ангельские чиноначалия, обители праведных; говоря попросту, все, что слышал из Писания, собирает в уме во время молитвы, — он побуждает свою душу к божественному вожделению, явно всматриваясь в небо. Бывает и так, что у него текут слезы из глаз, и потихоньку он начинает кичиться в сердце, возноситься, мнить происходящее божественным утешением и молиться, дабы всегда пребывать в таковом делании. Это признаки прелести, ибо добро перестает быть добром, если совершается не должным образом. Значит, если таковой человек станет безмолвствовать неисходно, то невозможно ему не сойти [с ума]. Если же он случайно и не впадет в эту страсть, то стяжать добродетели или достичь бесстрастия ему невозможно. Этим вниманием обольщены чувственно видящие свет, обоняющие некие благовония, слышащие голоса и многое иное того же [рода]. Одни и вовсе стали одержимы бесами, бродя в помешательстве с места на место и из области в область. Другие, не узнав “преобразившегося в ангела света” (2 Кор. 11, 14) и возгордившись, прельстились, впредь пребыв неисправимыми до конца, не принимая никакого вразумления от людей. Иные наложили на себя руки и стали самоубийцами, побужденные к этому обманщиком их: кто-то бросился с кручи, кто-то удавился. Да и кто рассказал бы обо всех различиях дьявольской прелести? Уже из этих слов [человек] разумный может узнать, что за прибыль рождается от первого внимания. Если же кому-то удастся избежать этих напастей благодаря общежительству (с отшельниками это случается), без преуспеяния тем самым они проходят всю жизнь.

 

Вторая молитва такова. Когда ум отправляется [в путь], собираясь от чувств и охраняемый внешним чувством, собираясь со всеми помыслами и тщетно [стараясь] забыть их, иногда испытывая помыслы, иногда же внимая мольбам к Богу, произносимым устами, иной раз привлекая к себе плененные помыслы, в другой же и сам, объятый страстью, снова начинает принудительно возвращаться в себя, — то невозможно так воюющему когда-либо умиротвориться или увенчаться победным венком. На самом деле таковой похож на человека, сражающегося в ночи, который хотя и слышит голоса врагов и получает раны, но ясно <ему> увидеть, кто они, откуда пришли, как и ради чего ранят, нельзя, потому что виновник такого урона — мрак ума. Так воюющий не избежит сокрушения от мысленных иноплеменников и, подъемля труд, все же лишается мзды. При этом, окрадываемый тщеславием, он мнит себя внимательным и, находясь во власти этого [тщеславия] и будучи его игрушкой, иногда даже порицает остальных, что они не таковы, и превозносится, ставя себя пастырем овец и уподобляясь слепцу, обещающему показывать дорогу слепцам.

Таковы образы второй молитвы, по которым трудолюбивый может узнать о вреде ее. Впрочем, вторая настолько превосходит первую, насколько полнолунная ночь лучше беззвездной и беспросветной.

 

Итак, начнем говорить и о третьей молитв: вещь странная и неудобосказуемая, а для неведающих не только неудоборазумеемая, но и почти что невероятная; дело, не во многих обретаемое. Кажется мне, что и такое благо исчезло вместе с послушанием. Ибо послушание уводит возлюбленного своего от настоящего века сего лукавого, являет его беззаботным и беспристрастным, соделывает [его] легко и незамедлительно текущим к искомому пути, если только сможет он разыскать надежного проводника. Ибо что преходящее отторгнет ум умерщвленного послушанием для всякого пристрастия мирского и телесного? Какой заботой отвлечется возложивший на Бога и своего отца  всякое попечени души и тела, более не живя для себя и не “желая дня человеческого” (Иер. 17, 16)? Отсюда постигаемые умом обстояния (periagwga…) <бого>отступных сил, наподобие веревок опутывающие и окружающие ум тысячами помыслов, прорываются, так что оказывающийся свободным, властно воюя и исследуя вражеские замыслы, искусно изгоняет <их> и воссылает молитвы с чистым сердцем. Таково начало уединенного жительства. Не так начавшие будут сокрушены зря. Начало же третьей молитвы берет начаток не от взирания горе, воздеяния рук, собирания мыслей и призывания помощи с неба: все это, как мы сказали, признаки первого прельщения. Но опять-таки, и не от второго [заблуждения] берет начаток ум, обращая внимание на внешние чувства, но не видя внутренних врагов. Таковой, как мы сказали, поражается, а не поражает; ранится, и не знает <кем, откуда, как и почему>; в плен уводится, и не в силах отразить пленивших. Все время “на спине” его, скорее же — на лице “строят [ковы] грешники” (Пс. 128, 3)  и исполняют его тщеславием и самомнением.

 

Ты же, если хочешь положить начаток столь светородному и сладостному деланию, постарайся начать отсюда. Вслед за строгим послушанием, описанным выше, тебе нужно делать все совестливо, ибо без послушания нет и чистой совести. И сохранить совесть ты должен прежде перед Богом, затем пред отцом своим <духовным> и, в-третьих, по отношению к людям и предметам. Пред Богом должен ты сохранить совесть, дабы того, что, как ты знаешь, не служит Богу, и тебе не делать. <Пред> отцом же своим <духовным ты должен хранить совесть>, чтобы делать — ни добавляя, ни убавляя — все, что он говорит тебе по усмотрению своему. По отношению к людям нужно хранить тебе совесть, дабы не делать другому того, что сам ненавидишь. Что же касается предметов, ты должен остерегаться от злоупотребления во всякой вещи (pr£gmati) — пище, питье и одежде; говоря проще — делать все, как пред лицем Божиим, ни в чем не обличаемый совестью.

 

[Теперь], когда мы расчистили и предуготовили путь к истинному вниманию, поговорим, если угодно, ясно и кратко и о свойствах его. Истинное и неложное внимание и молитва [состоит в] то[м], чтобы ум хранил сердце в молитве, всегда обращался внутри его [сердца] и из оной глубины воссылал ко Господу моления. Тогда, “вкусив, яко благ Господь” (Пс. 33, 9), ум более не извергается из обители сердечной, поскольку и сам он говорит вместе с апостолом: “Хорошо нам здесь быть” (Мф. 17, 4), — и, постоянно обозревая те места, на посеваемые [там] вражеские помыслы нападая, преследует <их>. Конечно, несведущим такое жительство покажется слишком суровым /жестоким/ и неудобным — да и в самом деле оно трудно, так что от него захватывает дух не только у непосвященных, но и у крепко выдержавших искус, однако не восприявших и не пославших радость вглубь сердца.

 

Вкусившие же сию радость и ощутившие эту сладость гортанью сердца могут и сами восклицать с Павлом: “Кто отлучит нас от любви Христовой” (Рим. 8, 35), и следующее. Ведь святые наши отцы, услышав слова Господа: “Из сердца вашего исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, <...> кражи, лжесвидетельства <...>, и это оскверняет человека” (Мф. 15, 19—20) и увещание Его очищать внутренность чаши, дабы и снаружи стала она чистой (Мф. 23, 26), подвизались в хранении сердца, не помышляя о всяком другом упражнении в добродетелях, точно зная, что вместе с этим деланием они без труда овладеют любым другим, но без него добродетель устоять не может. Это [делание] одни отцы прозвали “сердечным безмолвием”, другие — “вниманием”, иные — “сердечным хранением”, некоторые — “трезвением и противоречием <помыслам>”, остальные — “исследованием помыслов и блюдением ума”, но все они одинаково возделывали землю своего сердца, благодаря чему получили в пищу божественную манну. Об этом говорит Екклезиаст: “Веселись, юноша, в юности твоей <...>, и ходи в путях сердца твоего непорочен <...>, и оставь гнев сердца твоего” (Еккл. 11, 9—10).

 

“Если дух владеющего восстанет на тебя, места своего не оставь” (Еккл.10, 4). Сказав “место”, он подразумевал сердце, как и Господь говорит: “Из сердца исходят злые помыслы” (Мф. 15, 19), и еще: “Не возноситесь” (Лк. 12, 29), и опять: “Сколь узки врата и узок путь, ведущий в жизнь” (Мф. 7, 14), и: “Блаженны нищие духом” (Мф. 5, 3) — то есть не стяжавшие в себе никакого помышления о веке сем. И апостол Петр говорит: “Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, яко лев рыкающий [Пс. 21, 14], ища, кого поглотить” (1 Петр. 5, 8), и далее. И Павел чрезвычайно ясно о хранении сердца пишет к Ефесянам: “Наша брань не против крови и плоти” (Еф. 6, 12), и т.д.А сколько и божественные отцы наши в своих писаниях о хранении сердца говорили, ясно тем, {С. 23} кто трудолюбиво исследует эти [творения]. Но прежде всего должно тебе приобрести три вещи и так начать [путь] к взыскуемому: непопечительность о вещах неразумных и благоразумных /благословных/, сиречь мертвенность ко всему; чистую совесть, хранясь, чтобы не упрекала собственная совесть; беспристрастие, не склонное ни к чему [от] века сего или самого тела.

 

Затем, сев в безмолвной келье и наедине в <каком-либо> одном углу, постарайся сделать то, что я говорю тебе.

 

Затвори дверь <ума> и вознеси ум твой от всего суетного, то есть временного. Затем, упершись брадой своей в грудь, устремляя чувственное око со всем умом в середину чрева, то есть пуп, удержи тогда  и стремление носового дыхания, чтобы не дышать часто, и внутри исследуй мысленно утробу, дабы обрести место сердца, где пребывают обычно все душевные силы. И сначала ты найдешь мрак и непроницаемую толщу, но, постоянно подвизаясь в деле сем нощно и денно, ты обретешь — о чудо! — непрестанную радость. Ибо как только ум найдет место сердечное, он сразу узревает, чего никогда не знал. Видит же он посреди сердца воздух и себя самого, всего светлого и исполненного рассуждения. Отныне призыванием Иисуса Христа он изгоняет и истребляет помысел при [его] появлении, прежде чем тот завершится или сформируется. С этого времени ум, памятуя о бесовской злобе, воздвигает естественный гнев и, преследуя, поражает мысленных врагов.

Прочему ты научишься, с <помощью> Божией, в хранении ума, держа Иисуса в сердце. Ведь, говорит <авва>, “сиди в келье своей, и это всему тебя научит”.