Сен-Мартен - Человек Желания

Человек вышел на берег из бурливого потока и взглянул со стороны на неугомонную реку подлунной жизни. Переводя дыхание, ему пришло на ум пастернаковское: «Сестра моя жизнь!». И встрепенувшись, он понял: эта несущаяся стремнина хоть и рядом со мною, но уже не я, разве что она действительно сестра, которую ты годами не видел и с которой тебя уже почти ничего не связывает, кроме общего набора хромосом, общей ткани бытия и все больше рассеивающихся воспоминаний далекого детства.

 

Однако с тех пор и до сего дня я был влеком Потоком (вот она Река Времен Василия Тредиаковского!): теперь я вне его и никогда уже не буду в нем, пусть его леденящие брызги меня постоянно настигают и даже тщетно пьянят, но не в силах уже ничего изменить во мне. Так из Человека, Увлекаемого Потоком, рождается Человек Желания…

 

Если первые два произведения Луи-Клода де Сен-Мартена отразили его глубокую теоцентрическую концепцию происхождения человека и мировой истории, разворачивающейся в борьбе на человеческом уровне божественного и демонического начал, то третье – «Человек Желания» – знаменует собой следующий этап в творчестве великого христианского мистика.

 

Он целиком связан с переосмыслением учения о реинтеграции существ французского теурга Мартинеса де Паскуалиса, старшего товарища и наставника Луи-Клода де Сен-Мартена по Ордену рыцарей-масонов избранных коэнов Вселенной. Само понятие «Человек Желания» взято Неизвестным Философом у Мартинеса де Паскуалиса, а последний его позаимствовал у блаженного Августина.

 

Впрочем, стоит отметить, что корректнее переводить как «Человек Осознанного Желания» или «Человек Изволения», поскольку русское слово желание само по себе тяготеет больше к хотению, т. е. неосознанному, замутненному страстью желанию. Именно мистическое изволение или волеизъявление по Сен-Мартену противостоит грубому хотению и напрямую связано с самоотречением и аскезой.

 

Эту смысловую грань прекрасно уловил современный российский исследователь в статье, посвященной пути мистического анархизма, в которой, касаясь проблематики человеческого осознанного желания, автор резюмирует: «Но он (человек – В. Т.-Г.) может обладать всеми качествами бога, завоевать их себе через преодоление диктата одержимых, бог сам творит себя, не имея причин, он – «творящее ничто», и его мир – непрерывное откровение. Человек убивает протестантского бога – счетовода грехов, бога-надзирателя. На его место идет Единственный, свободный от вчерашнего «эго», отказавшийся от инстинктов во имя желаний.

 

Желания Единственного Штирнер рассматривает как самоубийства его инстинктов. Такое же отношение к «желанию» бытовало в мистических кругах «мартинистов», последователей Сен-Мартена, который, в свою очередь, был учеником Мартинеса де Паскуалиса. Желание – синонимично свободе воли, инстинкт воплощает в себе рабство материального рока. Посвящение – освобождение от ограничивающих законов имманентных форм. Поэтому высшим титулом посвященного в мартинизме является «человек желания»…» . От себя добавим, что рационализм здесь уже подорван и существует только две мистических точки сопряжения, изображаемых в виде черного мага и христианского анахорета: между этими точками властвует хаос.

 

Одна из них – служение себе Единственному; другая – служение Единому. Неслучайно эксцентричный сатанист Алистер Кроули считал, что самоубийства инстинктов это крайняя пресыщенность ими, тогда как христианский аскетизм учит об отсечении страстей душевных и физических в трезвении, посте и молитве. В первом случае – яркое воплощение служения себе Единственному; во втором – служения Единому, к чему и посвятил свою жизнь Неизвестный Философ: «И создали две любви, два Града: Град земной – любовь к себе до презрения к Богу, и Град же небесный – любовь к Богу до презрения к себе» .

 

Как ни парадоксально, но новое сочинение Сен-Мартена это полный разрыв с доктриной Мартинеса де Паскуалиса, основанной на практике теургических ритуалов, где само озарение – рациональный логический этап, в пользу созерцательного поэтического мистицизма, столь свойственного святым отцам восточного христианства. Теперь с учителем Неизвестного Философа связывают только нечастые каббалистические символы и аллюзии, почерпнутые у Мартинеса де Паскуалиса, но уже в «Человеке Желания» не представляющие самодовлеющего значения, а скорее аллегорически отражающие корни вещей и проявлений.

 

Не ставя под сомнение светский, хотя и сугубо христианский характер мистики Сен-Мартена, все же отметим, что она практически лишена экстатичности и избыточной эмоциональной душевности, присущих западному церковному сознанию. Это при том, что Луи-Клод де Сен-Мартен до конца своих дней оставался ортодоксальным католиком, о чем красноречиво свидетельствовал граф Жозеф де Местр. «Человек Желания» – произведение переломное для самого Сен-Мартена. В нем автор предпочел самозабвенное погружение в дионисийские бездны сердца сухим спекуляциям аполлонического разума, господствовавшим в ту пору в среде мистически настроенного дворянства. Вот почему так сложно определить его жанр.

Издательство — «Алетейя» — 325 с.

Санкт-Петербург — 2017 г.

ISBN 978-5-906980-13-7

 

 

1. Господни чудеса в безмерном поле разбросанными кажутся без замысла и хаотично. И в россыпях они сияют, подобно многочисленным соцветьям, которые весною украшают наши луговины. Для описанья их сурового вы плана не ищите. Начала сущностей в Тебе содержатся, Господь. И это их с Тобой связь потаенная, достоинство им давшим, каким бы не предстало место их, к какому бы разряду не принадлежали. Дерзну взгляд возвести к престолу Твоей славы. И мысленно я оживлю себя, Твою любовь по отношенью к человеку изучая, а с ней премудрость, что господствует в Твоих трудах. Глагол Твой приумножился в своих частицах от рожденья; он уподобился стремнине, на скалы острые с высот ниспавшей. Его я вижу в тучах грозовых: там капля всякая, летящая в пространстве, для глаз моих огонь светила солнца отражает.

 

Так слова Твоего лучи в очах премудрого блистают своим живительным святым свеченьем: он труд Твой созерцает, который сотворил все мiроздание и оживил его. Моих псалмов верховные порывы, сколь часто буду я невольно отвращать свой взор от вашей высоты. Мнит себя смертным человек, поскольку в себе самом он нечто смертное обрел. Но и Того, Кто всяким существам жизнь даровал, рассматривать он умудрился отнюдь не жизнедавцем. Иерусалим, в чем упрекнуть тебя бы только не могли пророки Божии.

 

«Ты брал, что украшением тебе служило, – изрек Господь, – что было сделано из злата Моего и серебра, которые тебе Я дал; из этого ты сотворил изображения людей и с ними развращался». Печали вопль смешайте и песни ликования мои: отныне радость чистая не создана для скорбной человеческой юдоли. Неумолимые свидетельства первоначальных истин, не проявились ли уже среди народов? И если вас сомненья гложут, спешите к их источнику припасть. Тогда вы обратитесь, слив голос собственный с моим. И вместе мы восславим наслажденья человека изволенья, что счастьем обладал об истине скорбеть.

 

2. Благословенным будь, свет осиянный, блеск видимый предвечного свеченья, откуда мысль моя взяла существованье. Коль не была б она одной из искр твоих, то не имел бы силы созерцать тебя я. И не сумел бы быть охваченный восторгом в величии твоем, когда б не заронил в меня крупицу собственного измеренья ты. Умолкните, кумиры человеков: огонь светильника другим светильникам передается, ничуть не уменьшаясь; так Богом произведены и духи. Не умаляйте зримого свечения, твердя о механизме в нем материальном. Светильник наделяет жизнь порядком, но не законом порождений. Нужна ли сущность вне светильника сего, чтоб сообщать ему свечение, что зримо? Но сам Господь есть свет; рождает в средоточии своем он сущность светлую, исполненную в духе.

 

Вершится все десницею начала всех вещей, что возжелало видимого света для чувств и жизни тела моего. Хотел Господь, чтоб на моих глазах свеченье солнца пробудило чувство зримого сияния. Но он желал еще, чтобы в моей душе проснулось чувство и невидимого света. Ведь почерпнул он сам в сем свете святости зародыш, что душу человека вдохновил. Не так ли свечи на живом подсвечнике восходят, и сила их не в этом ли елее, во мне вскормившем свет? Не этот ли елей себя всегда уничтожает, но никогда не иссякает сам? Пусть жизнь его сливается с моею бренной жизнью, и возрождает он во мне ту жизнь, что сам и произвел. Так будет же продлен бессмертный и божественный мой рост, как возрастание предвечного истока.

 

Пронизывает существа он, от Бога восприявшие жизнь вящую свою: последние вмиг обретают смерть, когда утрачивают связь с источником своим. О, вы, живущие в земном уделе, вострепещите в радости, ведь можете участие принять в общении вселенском. И уподобившись весталкам, вы можете хранить священный пламень, сияя им повсюду во вселенной. Но почему так светом дорожили разумные и целомудренные люди? Да потому что ведомо вполне им: свет и душа два светоча, которые не смогут никогда угаснуть. И почему, возвышенный агент, ты перестать не можешь все собою проникать, все видеть и нести повсюду ясность? Ответ таков: почерпнутый в источнике твоем святой елей развеян был по всем пространствам, где свет обрел необходимое себе питанье.

 

3. Прошелся взглядом я своим по естеству. Куда спешите вы, мятежные потоки? Стремимся переполнить бездну мы, похоронив в воде лихое беззаконье. Спешим мы погасить вулканы, ведь тлеющие эти головни являются остатками великого пожара. Когда исполнить сможем этот труд, утихомирятся истоки наши.И грязь сосредоточится в пучинах. На месте бездн равнины плодоносные воспрянут. И мирные стада пастись не перестанут в местах, где плавали прожорливые рыбы. Счастливый человек пребудет в умиротворении средь тучных нив и там, где некогда кипели океана волны, возмущенные стихией. Беспечный, без внимания к себе пройдет он путь земной, ничуть не приоткрывши око духа своего.

 

Природы дуновения проследуют пред ним, не пробудив в нем никакого интереса и не возвысив мысль его. Хотя в сей мир пришел он, чтоб объять вселенную своей духовной мыслью, но тонет разумение его в предметах мелочных: уловлен ими он. Ужели вновь необходимы катастрофы, чтоб пробудился ты от своего дурмана? Но, испытав однажды их, ты ужаснулся и не взял их впрок. Земли поверхность собою проявляет грани трех законов, что правили ее круговоротом. Ведь элементы бурные, круша кору земную, создали цепи гор вторичных и вулканы, – вот пламя и число.

 

А колыханье медленное волн произвело нагорья и долины, – число и мера здесь. А притяженье равномерное создало лишь долины, – вот сила тяготения земного. Повсюду жизнь стремится утвердиться, ведь хаос чужд извечно естеству. Во всем душа людская обретает плодовитость и молвит, будто создана для жизни. Хотя таит в себе следы неистовых страданий, которые ее когда-то истязали. Однако до сих пор она способна, подобно пламени вулканов, над безднами подняться и воспарить в края сверкающие неба.

 

4. Желаешь ли ты ангела обидеть своего? Иль отказаться хочешь ты от таковой затеи? Хотя твой ангел страждет только от того, что не взыскуешь ты познать, в чем заключается Господне дело. И кто помыслить сможет, что нарушители страданье Богу причинят, пусть даже заблужденьями своими они противодействуют Ему? Нет, человек, не выдержишь ты вида столь удручающей картины для себя. Кто, как не Бог, здесь обладал бы силой? Однако же прощает Он всегда, и только от Него научены мы милосердью. Ты ежедневно следуй путями этого ученья, когда познать желаешь Бога Своего труды. И пусть учитель даст в них наставленье, найдя в тебе усердного ученика. Иль можешь бесполезным ты считать для собственного ангела терпение свое, взращенное с любовью?

 

Не будет лишним здесь сказать: твое терпение тебя сближает с Божеством и доставляет радость Богу; благодаря терпению ты дружишь с Ним, Его любви становишься достойным.Вот труд; вот первая ступень деянья. И пусть меня услышат все народы. И пусть они благочестивей станут, чтобы почувствовать терпенье внутреннее милосердья. Я вижу слова два, начертанных на древе жизни: Меч и Любовь. Мечом от слова покорю врагов Господних, затем свяжу и помешаю огорчение творить для Бога Моего. Усердно и с любовью умолю я Бога излить хотя бы луч один святого милосердья на меня.

 

Достигнув этого, утешил бы Его я, взяв на себя хоть капель несколько терпения любви Господней. Пусть не смущает, Мой Господь, Тебя возвышенность идеи этой: мог только Ты ее зажечь в моей груди. Она настолько животворна, что в ней я мыслю рассмотреть след благостный предназначенья своего Земные наши узы от нас скрывают наш удел божественный и древний. Его не преминет изведать тот, кто силою души способен приподнять стальные путы.