Шмеман - Исторический путь Православия

Эта книга – не история Православной Церкви, еще менее – научное исследование. Писать общую историю на четырехстах страницах значило бы свести ее к одному перечню имен и дат. Читатель найдет здесь как бы комментарий к такой истории с ссылками на главные события, попытку в прошлом отличить главное от второстепенного, отметить – хотя бы в основном – вехи длинного исторического пути Православной Церкви. Я не скрываю своей оценки событий, но не считаю ее, конечно, ни сколько-нибудь окончательной, ни исчерпывающей. Мне думается, что раздумье над прошлым, оценка его по совести, безбоязненное приятие исторической правды сейчас особенно необходимы всем тем, для кого Церковь стоит в центре всех стремлений, всех надежд. Свою собственную оценку я понимаю скорее как вопрос, чем как ответ или «суд».

 

В основе этого «обобщения» лежит курс по истории Восточной Церкви, который я читал с 1945 по 1951 г. в Православном Богословском Институте в Париже, а последние два года в Св. Владимирской Духовной Академии в Нью-Йорке. Кончая эту книгу, я хочу поблагодарить тех, кто в эти годы был для меня вдохновляющим примером служения христианской истине: прежде всего, моего учителя проф. А. В. Карташева, под руководством которого я начинал изучение церковной истории; моих учителей и коллег в Парижском Богословском Институте; декана Св. Владимирской Академии прот. Г. В. Флоровского – читатель сам увидит, сколь многим я обязан ему. Особенно же хочу назвать имя проф. С. С. Верховского: дружбе и общению с ним я обязан больше, чем могу выразить.

 

Прот. А. Шмеман

Нью-Йорк, март 1953 г.

 

М.: Паломник, 2007. – 399 с.

ISBN 5-88060-107-2

 

Предисловие

 

Христос родился, когда «Август единоначальствовал на земле»: так до сих пор поется в нашем рождественском песнопении. Церковь не забыла, что ее начало совпало по времени с решительным моментом мировой истории – с завершением универсальной по духу и по замыслу Римской империи. Греко-римский мир, то есть римская государственность, соединенная с эллинистической культурой, – вот вторая после иудейства историческая «родина» христианства. И пускай расширение нашего исторического кругозора, проникновение нашей памяти в другие древние миры и культуры поколебало легенду о единственности, об универсализме греко-римской античности, пускай мы знаем теперь, что эта «вселенная» – «икумени», как сама себя определила Римская империя, – была всего лишь одной главой, одним отрывком на длинном пути человечества. Все же и сейчас еще эта легенда – не только легенда. И даже если многие отрицают теперь всечеловеческое значение и смысл этой главы, безболезненно выключают себя из греко-римской традиции, то для христиан это вряд ли возможно. В христианском сознании история не может быть механическим сцеплением причин и следствий, а рождение Церкви именно в том мире, в тот момент – безразличной случайностью. «Когда пришла полнота времени, – пишет апостол Павел, – Бог послал Сына Своего...» Не относятся ли эти слова хотя бы в некоторой мере и к тому миру, которому первому довелось стать «исторической плотью» Церкви? Мы знаем, что тот мир встретил христианство враждой и гонениями. Но все-таки, чтобы эту вражду христианство могло в конце концов преодолеть, он должен был быть способным услышать христианскую проповедь, до какой-то степени – соответствовать ей. Неслучайно, конечно, священные слова Евангелия были записаны на греческом языке, и в греческих категориях мысли, в эллинской одежде воплощено было богословие Церкви, человеческий ответ на Божественное Откровение. И если Евангелие нельзя понять до конца вне его еврейских, ветхозаветных истоков, то неотделимо оно и от того мира, в котором Благой Вести было суждено прозвучать впервые.

 

Мы называем «эллинистическим» – в отличие от эллинского – тот период в истории античности, который начинается после короткой, но такой «судьбоносной» жизни Александра Македонского. Он отмечен, с одной стороны, экспансией эллинской культуры далеко за пределы самой Эллады, с другой же – государственно-политическим объединением всей сферы этой экспансии вокруг Рима. Александр мечтал о мировой Империи, о политической гегемонии Греции, но двенадцати лет, в которые он успел покорить Сирию, Египет, Малую Азию, чтобы затем ринуться в далекую Индию, не хватило для осуществления этой мечты. Империя распалась почти сразу после его смерти, и на ее развалинах возникли «эллинистические» царства его генералов, соперничество которых в конце концов и открыло двери на восток Риму. И все же после Александра – «ничего похожего на то, что до него», как сказал древний историк. Не победивши политически, эллинизм победил культурно. Греческая культура становится постепенно общей и объединяющей культурой всего средиземноморского бассейна и даже шире – от Армении до Испании, от Сахары до Дуная и Рейна. Плохо ли, хорошо ли, но на греческом языке стали говорить теперь все те, кто искал причастия к культуре; на нем пишут и апостол Павел, и другой еврей – современник Христа александрийский философ Филон, и вавилонский жрец Верос, и римский император Марк Аврелий... От языка же неотделим воплощенный в его формах, во всем его строе идеал греческой культуры, греческой жизни, и он становится теперь идеалом действительно общечеловеческим. Всякий, прошедший через греческую школу, воспринявший греческую «пайдею», – уже эллин, какая бы кровь ни текла в его жилах. А развалины греческой школы, гимназиума, ареопага археологи раскопали и на границе Аравии, и в Англии. В старых и новых центрах эллинизма – в Афинах, в Александрии, в Антиохии – нарождается постепенно некая новая «элита», новый тип человека – перерастающего психологически границы города, родины, очага, более открытого к новым веяниям, встревоженного внезапно раздвинувшимися горизонтами.

 

Римское завоевание (второй и первый века до Р. X.) не прерывает этой эллинизации, а, напротив, продолжает и укрепляет ее. Культурно Рим сам «огречивается», и именно в римской мировой монархии эллинистическая эпоха достигает своего апогея. Рим приносит порядок и мир. После столетия войн и опустошений воцаряется наконец pax Romana, которой по праву так гордились римляне. Железная стена легионов ограждает Империю от варваров, римское право утверждает повсюду справедливость, устойчивость, благополучие. Сними связан и экономический расцвет. А легкость путешествий – благодаря удивительной сети дорог, план которых еще и сейчас можно видеть на портике Випасания в Риме, – способствует не только обмену товаров, но и мыслей и книг. Неудивительно, что источник и символ всех этих благ – сама Roma Augusta – становится постепенно предметом культа, высшей ценностью этого нового объединенного человечества.

 

Но за внешним блеском и благополучием нарастает глубокий духовный кризис. Переплавляются вековые устои жизни, оказываются несостоятельными древние верования и традиции. Человек уже не удовлетворяется больше национально-бытовыми богами, ограждавшими замкнутый кругозор города, рода, племени. На смену им приходят скепсис и разочарование, и многие ищут новой духовной пищи в восточных «мистериях», мутной волной заливающих Империю. В центре Рима строятся храмы Изиды, Кибелы, Диониса, в них совершаются таинственные обряды, несущие в себе обещание бессмертия и обновления. От религии хотят теперь уже не только помощи в житейских делах; в ней жаждут получить спасение от страдания, от зла, от страха смерти. Это эпоха предчувствий и ожиданий: «одна Империя, один мировой язык, одна культура, одно общее развитие в сторону монотеизма и одна общая тоска по Спасителю» – так описал Гарнак обстановку, в которой начинается распространение христианства.