Успенский - На путях к единству?

В глазах многих наших современников различия между религиями теряют свое значение и достаточно верить в Бога, чтобы понятие Церкви растворилось в общем понятии религии (и даже не только христианской) и исчезло. В результате мы стоим перед понятием Церкви либо искаженным, хотя и твердым и определенным (в некоторой части римо-католичества), либо расплывчатым и неясным, туманно сливающимся с понятием христианства.

 

”Экклезиология перестала быть популярной. ”Секулярные” интерпретации и, в более недавнее время, разнообразные формы харизматизма сделали экклезиологию как таковую, по-видимому, ненужной. Церковь стала рассматриваться почти как идол и, во всяком случае, как помеха для признания человеком его призвания в истории и для непосредственного восприятия духовных даров”.

 

К этому нужно добавить, с одной стороны, прямое или косвенное воздействие атеизма, для которого нет вероучебных различий в отношении к религии, с другой стороны — отсутствие единства среди христиан в плане вероучебном. Все это привело к тому хаосу, который мы видим теперь. Хаос безразличия господствует как в области догматической, так и в области канонической. Поскольку догмат теряет свое значение, это приводит к полному небрежению и канонов Церкви.

 

Мы вдруг ”поняли” то, чего не понимали святые отцы: что каноны — ”человеческие изобретения”, а не претворение в жизнь догматов Церкви. ”Соборы, каноны, — все это отжившее”, и теперь прерогативы Собора (”изволися Духу Святому и нам”) переносятся каждым на себя. Как ни странно это может звучать для многих, понятие религии, хотя бы и христианской, и понятие Церкви не однозначны.

 

Религия — понятие очень широкое, включающее в себя явления иногда даже противоречивые, тогда как Церковь — явление вполне конкретное. Не новую религию создал Христос в добавление к многочисленным, уже существовавшим религиям, а Церковь (”Созижду Церковь Мою...”Мф. 16,18) . Конечно, можно сказать, что Церковь — религия, но религия еще не есть Церковь. В наше время существуют христиане вне Церкви, как существовали они со времен апостольских.

 

По апостолу, Церковь есть Тело Христово. Она не только ”общество верующих во Христа людей”; она есть чудо — чудо сочетания тварного бытия с нетварным, божественным. Как Тело Христово, Церковь есть результат двух чудес: Боговоплощения и Сошествия Святого Духа, а потому ”бытие Церкви не может быть сравнимо ни с чем на земле, потому что на земле нет единства, но только разделение (...).

 

Церковь есть совершенно новое, необычайное и единственное в своем роде бытие на земле, ”уникум”, который не может быть определен никакими понятиями жизни мира (...). Церковь есть подобие Святой Троицы, подобие, в котором многие становятся единым”. При своем появлении этот ”уникум” оказался соблазном и безумием для других религий и для окружающего мира вообще. Не укладывается он и в современном сознании.

 

Издательство — Имка – Пресс — 52 с.

Париж — 1987 г.

ISBN  2-85065-115-Х  

              

 

Протестантство в свое время выбор сделало и отказалось от образа, точнее от религиозного искусства XVI-XVII веков, воскрешавшего античную двусмысленность и культ плоти ренессанса. Отказавшись от этого искусства, протестантство отказалось и вообще от образа, усвоив позицию иконоборчества. Римо-католичество также сделало выбор: оно пошло по облегченному пути, определившему все дальнейшее развитие религиозного искусства на Западе. Ведь еще в период иконоборчества понимание Церковью христианского образа и отношение к нему были одними и теми же и на Западе, и на Востоке .

 

” И Церковь вселенская всегда почитала иконы, и до сих пор почитает, исключая некоторых галлов, которым еще не была раскрыта польза их”. И еще : ” Сами архиереи приносили иконы на соборы. И ни один христолюбивый и боголюбивый человек, отправляясь в путь, не совершал путешествия без иконы: так поступают люди добродетельные и богоугодные”. Так описывает положение папа, святой Григорий II, в письме к императору Льву Исавру.

 

Одновременно был явлен запечатленный кровью мучеников и исповедников догмат иконопочитания и разработано его содержание на основе столетий жизненного усвоения христианства. Подлинная традиция духовной жизни, а следовательно и художественного творчества, долго еще жила на Западе. Вспышка великолепного романского искусства есть свидетельство живучести этой традиции. Однако искусство это оказалось именно только вспышкой.

 

И как же случилось, что после совместной формулировки ороса Седьмого Вселенского Собора (икона ”соответствует евангельской проповеди”, образ ”служит к уверению истинного, а не воображаемого воплощения Бога Слова”) на Западе возникает вопрос ”изобразимости Бога”? С XIII века среди западных богословов периодически возникают споры, изобразим ли Бог, или нет? Изобразима ли Святая Троица, или нет? И если да, то как? Как же случилось, что образ воплощения потерял свое решающее значение и включился в общую перспективу различных Богоявлений?

 

Как же случилось, что после иконоборчества в христианстве оказалось два искусства? Ведь здесь одно и то же откровение воспринимается настолько по-разному, что художественные его выражения оказываются даже противоречивыми. Своевольная вставка  ”Филиокве” в Троичный догмат нарушила единство веры. Все дальнейшие расхождения, даже если они как будто не находятся в прямой связи с нею, более или менее непосредственно связаны с этим первостепенным определением. Будучи искажением в исповедании Святого Духа, вставка эта несет в себе, как неизбежные следствия, дальнейшие нарушения единства веры и жизни: учение о тварности благодати, догмат о непорочном зачатии, догматы о непогрешимости и вселенской юрисдикции римского папы...

 

После иконоборчества исторические обстоятельства и вероучебные нововведения в исповедании Святого Духа, неизвестные Седьмому Собору и чуждые православному учению об образе, явились той предпосылкой, на которой оформилось римо-католическое отношение к иконе и к церковному искусству вообще. В западные исповедания внедрилось учение, не выражающее тех догматических предпосылок, которые явились ключевыми для определения Седьмого Вселенского Собора об образе. Это учение и послужило причиной того, что для Запада, со времен иконоборчества, изображение Бога оказалось ”второстепенным”, ”не касающимся ни одного основного пункта веры”; оно — ”чисто дисциплинарное”.

 

В результате пути искусства, предначертанные Седьмым Собором, его богословие, оказались закрытыми для Запада. Здесь вступают в действие иные принципы искусства, иное его восприятие, иное отношение к его содержанию и роли. С Каролиновыми Книгами появляется исходная точка иного пути искусства, пути, который постепенно ведет его к отступлению от Предания и к полному отрыву от него. Седьмой Вселенский Собор продолжает признаваться и, так же, как и Шестой, иногда упоминается; вероучение же их либо искажается, либо просто игнорируется.

 

Основывая Свою Церковь, Иисус Христос не передал ей один готовый сборник законов (...). Однако, Он предначертал ей цель, к которой должно стремиться, уполномочил ее употреблять установленные средства для достижения этой цели и указал ей направление, в каком она должна действовать. Его заповеди (...) суть те принципы, на основании которых Церковь, руководимая Духом Святым, стала устраиваться и проявлять свою деятельность в мире”. ”Без Мене не можете творити ничесоже” (Ио. 15,5).

 

Эти слова Христовы ставят человеческую деятельность в зависимость от тех принципов, которыми руководствуется Церковь, и эту деятельность она облекает в каноны. ”Каноны, которые управляют жизнью Церкви в ее ”земном аспекте”, неотделимы от христианских догматов. Это не юридические установления в собственном смысле, а применение догматов Церкви, ее откровенного Предания, ко всем областям практической жизни общества”. Верность апостольскому Преданию, исповедание веры, жизнь и творчество ״ - все ограждается каноном. Вне канона нет и церковного образа и не может быть.