Презрение и принятие - Мирослав Вольф - Восприятие Другого

Когда я закончил лекцию, профессор Юрген Мольтман встал и задал типичный для него вопрос - прямой, конкретный, бьющий прямо в цель: «А четника принять сможете?» Стояла зима 1993 года. Уже много месяцев печально известные четники, сербские солдаты, сеяли в моей родной стране смерть и опустошение: сгоняли людей в концлагеря, насиловали женщин, жгли церкви, разрушали города.

Я только что говорил, что мы должны принимать наших врагов, как Бог принял нас во Христе. А смогу ли я сам принять четника - абсолютно Другого, так сказать, воплощенное зло? Ради чего? Где найти для этого силы? Что станет при этом с моей человеческой сущностью, смогу ли остаться хорватом? Над ответом мне пришлось задуматься, хоть я сразу понял, что хочу сказать: «Нет, не смогу - но должен, как последователь Христа».

Мирослав Вольф - Презрение и принятие - Богословские размышления о самосознании, восприятии Другого и примирении

Пер. с англ. - Черкассы: Коллоквиум, 2014. - 402 стр.

ISBN 978-966-8957-43-7

Мирослав Вольф - Презрение и принятие - Содержание

Предисловие

Введение

Крест, Я и Другой
Беспорядочный мир
Общественное устройство и члены общества
Крест Христов
Вызов, соблазн, обетование
Темы и шаги

Часть I - Глава 1

Общность и разобщенность
В путь
...не трогаясь с места
Культура, соборность и экуменизм

Глава 2

Презрение
Сомнительное торжество принятия
Различия, презрение и суждение
Личность и ее суть
Анатомия и динамика исключения
Мнимая невинность
Сила презрения
Преступление Каина

Глава 3

Принятие
Двойственный характер освобождения
Прощание с великими повествованиями
Политика чистого сердца
Практика прощения
Пространство, отведенное для Другого. Крест, Троица, евхаристия
Блаженное забвение
Драма принятия
Договор, завет, объятия
Распахнутые руки отца

Глава 4

Тендерная принадлежность
«Из ребра Бога мужчины»
Тендер - божественный или человеческий?
«Принадлежность» ипостасей Троицы
Тендерная принадлежность
Чье ребро?

Часть II - Глава 5

Угнетение и справедливость
Справедливость - единственная и неповторимая
Справедливость у каждого своя
Справедливость в рамках традиции
Перекрывающиеся «территории» и базовые ценности
Справедливость, ценности и различия
В поисках справедливости, в борьбе за справедливость
Поиск справедливости и готовность принять Другого
Родной язык и общая собственность

Глава 6

Истина и ложь
Ответный тост
Рассказать, как все было на самом деле
Режимы истины
Двойное зрение
Правдивость и принятие
Истина и общество
Иисус пред Пилатом. Истина против власти
Истина, свобода, насилие

Глава 7

Насилие и мир
Разум против насилия
Воюющие народы, воинственные боги
Вселенский террор
Разрывая круг насилия
Всадник на белом коне
Крест или меч?
Перспектива войны и перспектива мира

Библиография

Именной указатель

Библейский указатель

Мирослав Вольф - Презрение и принятие - Крест, Я и Другой

Сараево воплощал для меня родину, Лос-Анджелес - нынешнее место жительства, Берлин - страну, где мне предстояло обсуждать общественные и культурные потрясения Европы. Однако в 1992 году их связывала друг с другом не только роль в моей жизни. Было у них и еще кое-что общее - история жестоких расовых, этнических и культурных столкновений.

Разумеется, это не вся их история. Разве католики-хорваты, православные сербы, мусульмане и евреи не жили несколько столетий в Сараево бок-о-бок, - разве не стояли рядом их многочисленные церкви, костелы, мечети, синагоги? Разве нет некоторой правды в официальном мифе о Лос-Анджелесе - городе, в котором около двухсот религиозных, культурных, этнических групп «сохраняют свои идеи, искусство, обычаи - в сообществе, которое приветствует и поощряет разнообразие и, извлекая из каждого лучшее, становится сильнее», о «мозаике, в которой каждый цвет равно важен для общей картины»1? А Берлин - разве не в этом городе пала стена, разделявшая Восток и Запад?

Однако при всех свидетельствах мира и гармонии есть у этих городов и иная, темная история: та, образы которой преследовали меня все эти месяцы. И возникла она не вчера. Уже в 1920-х годах нобелевский лауреат хорват Иво Андрич видел глубокий символ в том, что часы в церквях и мечетях Сараево бьют в разное время. Этот разновременный бой говорил о различиях - а в Боснии, писал он, различия «ведут к ненависти, часто даже равняются ненависти»[1]. В Лос-Анджелесе беспорядки 1992 года стали не первыми - до них было восстание Уоттса 1965 года: поводом для него стало то, что белый дорожный полицейский в Калифорнии заставил черного водителя съехать с шоссе, а истинной причиной - столетия расового угнетения и предрассудков. И наконец, где, если не в Берлине, бесы Третьего Рейха изобрели «окончательное решение» - и, продумав свой дьявольский план, с истинно прусским упорством, целеустремленностью и дисциплиной[2] приступили к его выполнению?

Эти образы трех городов, можно сказать, навязали мне тему моего потсдамского выступления: я решил говорить о конфликте культур. Сараево, Берлин, Лос-Анджелес: это перечисление лучше чего-либо иного доказывает, что культурные войны - отнюдь не исключительное достояние обществ, еще не вкусивших «благословенной» модернизации. Не стоит и отмахиваться от них как от случайных осколков варварства где-то на периферии современной цивилизации, в целом мирной и благополучной. Более холодные, однако вполне реальные войны между враждующими культурными группами грозят разорвать ткань общественной жизни во многих западных странах.

Нет, это не случайные отклонения: чем больше я думал об этом, тем мне становилось яснее, что эти три города - символы нашего сегодняшнего мира. Когда рухнула идеологическая и военная стена, разделявшая Восток и Запад, когда распались оковы великого конфликта, именуемого холодной войной, и уменьшилось значение глобальных сфер влияния - множество меньших конфликтов, столь долго подавляемых, вспыхнули и превратились в войны горячие.

В специальном выпуске «Лос-Анджелес Тайме» 8 июня 1992 года, в статье, озаглавленной «Новый родоплеменной строй», Робин Райт писал:

Маленькие Абхазия и Южная Осетия хотят отделиться от Грузии; курды в Турции требуют собственного государства. Жители франкоязычного Квебека выступают за независимость от Канады; число жертв восстания в Кашмире, мусульманском регионе индуистской Индии, достигло шеститысячной отметки. В Казахстане казахи схлестнулись с русскими казаками (разница между ними -далеко не только в одной букве!).

Шотландцы в Великобритании, тутси в Руанде, баски и каталонцы в Испании, тауреги в Мали и Нигере - все жаждут независимости или хотя бы самоуправления. «Все новые и новые горячие точки этнических конфликтов, вспыхивающие по всему миру... это мрачная иллюстрация того, что из всех черт мира после Холодной войны самой опасной оказалась племенная вражда, делящая человечество по расам, религиям и национальностям. Взрыв межнационального насилия - вот главная проблема, с которой столкнулось в наши дни движение за права человека. Зверства, совершаемые во имя различных этнических и религиозных групп, - вот основной вызов, с которым нам придется иметь дело в ближайшие годы, - говорит Кеннет Росс, исполнительный директор «Хьюман Райте Уотч» (Wright 1992, HI).

Далее в статье перечислены более пятидесяти точек по всему земному шару - включая и западные страны - в которых насилие пустило корни между людьми, делящими одну территорию, но различными по расе, национальности, религии или языку (см. Kaplan 1996, 7 и далее).

Разумеется, эти конфликты не были порождены окончанием Холодной войны. Они длились постоянно - и сыграли немалую роль в кровавой мировой летописи нашего времени. Конфликты могут затихать, затем возрождаться и снова затихать - в зависимости, прежде всего, от международного положения; войны, революции, серьезные беспорядки «создают обстановку, в которой националистические требования выглядят реалистическими и своевременными» (Horowitz 1985, 3 и далее). Внимательный исследователь этнических и культурных конфликтов Дональд Горовиц отмечает, что, по хменьшей мере, на протяжении последнего столетия они происходили повсеместно (стр. 5).

Окинув мысленным взором земной шар, я утвердился в своем решении: на конференции в Потсдаме говорить буду о межкультурных конфликтах. Более точная формулировка пришла ко мне осенью 1992 года, после полутора месяцев, проведенных в разоренной войной Хорватии - оккупированной страны, чьи города и деревни лежали в руинах, жители были убиты или изгнаны. Там мне стало вполне ясно то, что я отчасти понимал и прежде: проблема этнических и культурных конфликтов - лишь часть более глубокой проблемы «Я и Другой». Так этот вопрос - вопрос о Себе и Другом - в боли и в муках рождался в моем сознании.

Беспорядочный мир

В первый раз после объявления Хорватией своей независимости я пересек ее границу. Гербы и флаги, гордо вывешенные у «государственных врат», были лишь внешними признаками чего-то нового - какого-то напряжения в воздухе, которое я ясно ощутил, едва покинув Венгрию и ступив на хорватскую землю. Я чувствовал облегчение: нечто подобное, быть может, ощущает испанец или кореец, оказавшись в одном из тех районов Лос-анджелесского Южного Централа, где его повсюду окружают свои - или, возможно, так чувствовали себя южноафриканские негры после отмены апартеида. В прежней Югославии хорвату приходилось едва ли не извиняться за то, что он хорват. Теперь я был свободен быть самим собой.

И однако чем дольше я находился на родине, тем более стесненно себя чувствовал. Ощущалась какая-то непонятная необходимость объяснять, как это я, хорват, могу дружить с сербами и почему без отвращения говорю об их отсталой византийско-пра-вославной культуре. Сам я привык к разноцветью народов и культур. Дитя смешанного брака, в венах моих течет кровь хорватов, чехов и немцев; вырос я в городе, который старая империя Габсбургов превратила в место встречи множества народов; и теперь живу в мультикультурном (хоть и не всегда этим довольном) Лос-Анджелесе. Но эта новая Хорватия, словно какая-то ревнивая богиня, требовала, чтобы всю свою любовь, всю преданность я отдавал лишь ей. Я должен быть хорватом от головы до пят, хорватом до мозга костей - иначе я плохой хорват.

Объяснить это навязчивое требование лояльности было несложно. При коммунистическом правлении хорваты подвергались насильственной ассимиляции - и теперь их национальное самосознание и чувство культурной инаковости нуждалось в укреплении. Более того: необходимость противостоять мощному и безжалостному врагу, который захватил треть хорватской территории, очистил ее от хорватского населения, почти полностью уничтожил несколько городов, превращала возможность смотреть на вещи шире в почти немыслимую роскошь. Да, эти объяснения имели смысл - и позволяли верить, что эта неприятная озабоченность своим национальным «я» - лишь временная ступень, защитная реакция, и как только опасности отойдут в прошлое, она станет ненужной. И все же мне не давали покоя вопросы: не различимы ли в лице угнетенной Хорватии ненавистные сербские черты? Не вышло ли так, что вместе с доброй третью хорватской земли врагу удалось захватить в плен и часть хорватской души?

В Хорватии я читал размышления Жака Деррида о Европе, «Другое заглавие». Размышляя о самосознании европейца, он пишет в своей обычной манере, парадоксальной и запутанной:

Я - европеец, я - европейский интеллектуал: мне нравится это произносить, нравится применять эти слова к себе - да и с какой бы стати мне это отрицать? Во имя чего? Но я не вполне европеец -и не чувствую себя европейцем с ног до головы, во всех своих частях... Быть частью, относиться к чему-либо как часть к целому -совместимо ли с тем, чтобы быть этим во всех своих частях? Мое культурное «я», во имя которого я говорю, не просто европейское -оно не тождественно самому себе, и сам я не вполне культурен, не культурен от головы до пят (Derrida 1992, 82 и далее).

По сути своей Европа тоталитарна, продолжает Деррида. Чуть позже я скажу пару горьких слов о постмодернистах и их играх с сутью - но в главном разве Деррида не прав? Европейское прошлое полно жесточайшего насилия, совершаемого во имя Европы (и ради ее процветания!). Европа колонизировала и угнетала, уничтожала другие культуры, навязывала свою религию - все ради европейства, во имя своей абсолютной религии и высочайшей цивилизации. Вспомнить хотя бы открытие Америки и ту бойню, что там началась, блестяще проанализированную Цветаном Тодо-ровым в его эссе «Завоевание Америки» (Todorov 1984) - скорбную историю обесчеловечивания, порабощения, уничтожения миллионов.

А вскоре после этого Германия начала завоевывать и истреблять, и тоже во имя себя самой, во имя чистоты немецкого национального «я». И вот теперь - думал я, листая книгу Деррида в хорватском городе Осиеке, где многие дома хранили на себе шрамы от сербских снарядов - теперь Балканы в огне ради национального «я» Сербии. И разве не та же борьба за свое «я» стала причиной пятидесяти (или около того) межнациональных конфликтов, пылающих сейчас по всему миру?

Разного рода практики культурного очищения требуют от нас поставить в центр богословского размышления над реальностью общества проблему «Я и Другой». Это я попытался сделать в своем потсдамском выступлении (Volf 1992); то же самое попытаюсь сделать и в этой книге.

Но не слишком ли большое значение придаю я этой теме? Кто-нибудь скажет, пожалуй: недавние события в моей родной стране и в городе, где я живу сейчас - война на Балканах и беспорядки в Лос-Анджелесе - наградили меня близорукостью. Или даже предположит, что я чересчур увлекся культурными течениями, разработанными на фабриках парижской интеллектуальной моды, в которых все крутится вокруг Другого и Себя. Не лучше ли нам держать вопросы о Себе и Другом там, где им место - на границах сознания, а в центр наших размышлений ставить почтенные, проверенные временем темы: права человека, социальную справедливость, да еще, пожалуй, «новичка» среди них - экологическое благополучие земли? В конце концов, разве не этому учит долгая и почтенная традиция общественной мысли, как христианской, так и нехристианской?

[1] Цит. по: Neudeck 1993, 120.

Об отношении Геббельса и Гитлера к прусским королям см. Frischer 1986 и Schlencke 1993.

01/02/2016 - добавлен файл в epub

14/03/2021 - добавен формат PDF

Категории: