С точки зрения Варбурга, символ змея позволяет интегрировать две как будто взаимоисключающие идеи — смерть и воскресение. Идеи эти будут в Средние века перенесены на сферу политического, в которой возникнет доктрина двух тел короля — бессмертного, идентифицируемого с короной и государством, и смертного, приватного тела индивида.
Сказанное объясняет, почему книга, которую держит в руках читатель, называется «Возвращение Левиафана». Книга эта посвящена перипетиям символического в области политического или, вернее, политико-теологического, так как символ предполагает наличие теологического в подтексте. В книге рассказывается о том, как в Средние века окончательно оформляется символический компонент суверенности.
Символ в этот период основывается на идее сходства, аналогии, которые, впрочем, не всегда предполагают внешнюю похожесть. Символическое в этот период «непосредственно» транслирует божественное в область земных отношений. Первая часть книги посвящена процессу постепенной дезинтеграции аналогового символа и складыванию иных репрезентативных форм, в которых проявляет себя власть. Эти новые формы структурно и проявляют себя в живописных кодах линейной перспективы и барочном придворном театре XVII века. Символическое тело здесь уступает место символическому пространству репрезентации. В доктринальном плане пространственные, структурные формы репрезентации получают выражение в картезианстве и постепенно складывающейся оппозиции субъекта и объекта.
Вторая часть книги рассказывает о возникающем публичном пространстве, социальном театре, образцом которого стал Версаль при Людовике XIV, но позднее распространяющемся на более широкие слои «просвещенной публики». Театр этот с самого начала отмечен кризисом миметических форм зрелищности. Мимесис, подражание оказываются своеобразной секуляризованной формой аналогии, сходства, лежащих в основе старого символа. Кризис миметического следует за крушением аналогичного символического. Во второй части книги анализируются формы театрализованной репрезентации власти, строящейся вокруг пустого центра, вокруг исключенного суверенного объекта подражания.
В третьей части книги рассматривается судьба тех обломков символического, которые сохраняются в виде неких монстров и под видом аллегорий. Левиафан возвращается здесь в виде забытых языческих богов и невнятных эмблем. Это момент подлинного кризиса политической теологии, которая больше не может обеспечить интеграцию несовместимого на основании символа. Закономерно этот период завершается Великой французской революцией.
Внешнее по отношению к сообществу пространство, с которым все еще связан символ, более не заключает Бога. Один из фундаментальных символических жестов — жертвоприношение, соединяющее, как и змей, земное с небесным, — больше не может состояться. Смерть суверена не обретает символического характера, не становится жертвоприношением, закладывающим символическую основу социума. Книга начинается с утверждения символического тела, а кончается распадом символического. Но распад этот вовсе не означает для меня неизбежный конец символического как такового, а тем более конец политической теологии. Вопрос, который неизбежно возникает в конце книги, таков: означает ли гибель Старого режима и размывание символического в теле власти конец политической теологии? Или же, как выразился французский политолог Клод Лефор, символикорелигиозный элемент в политике «неудалим», а политическая теория неизменна?
Ямпольский М. — Физиология символического. Книга 1. Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима
М.: Новое литературное обозрение, 2004. — 800 с.
ISBN 5-86793-279-6
Ямпольский М. — Возвращение Левиафана — Содержание
Часть 1 ОТ СИМВОЛИЧЕСКОГО ТЕЛА К РЕПРЕЗЕНТАТИВНОМУ ПРОСТРАНСТВУ
- Сакральное тело: ордалии и меты
- Символизм тела
- Онтотеология и Закон
- Дистанцирование
- Закон как potentia и causa efficiens
- Церемониал: Majeste vs Dignitas
- Репрезентация, субъект и линейная перспектива
- Субстанция и самообоснование репрезентации
- Место Бога: суверен как узурпатор
- Репрезентация как кризис
- Театр репрезентации: мимесис и фантазм
- Толкователь имен
- Примечания к 1-й части
Часть 2 ТЕАТР РАЗУМА: ПО ТУ СТОРОНУ ПОДРАЖАНИЯ
- Мимесис и эмпатия: Мариво
- Антимимесис: Дидро
- Экспансия
- Всеобщий человек
- Общественный договор: театр без актеров
- Возвращение Левиафана: «ничто» и «искусственная личность»
- Пустота и фетиш
- Энтузиазм
- Страх
- Пространство репрезентации: между публичным и внутренним
- Аргумент исключенное™ Сен-Жюст
- Террор и Высшее Существо
- Примечания ко 2-й части
Часть 3 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОЛОГИЯ И КОНЕЦ СУВЕРЕНА
- Политическая теология и нейтрализация
- Параллельные истории: языческие боги и астрология
- Архаический символ как монстр
- Монстры и аллегория
- Король как аллегория
- Составное тело монарха: народный суверенитет
- Суверен и Палач
- Попытка невозможного: суд над королем
- Homo sacer
- Подражание Христу: попытка жертвоприношения
- Конец символа: король, свиньи, евреи и проказа
- Postscriptum
- Примечания к 3-й части
Summary
Ямпольский М. — Возвращение Левиафана — Политическая теология и нейтрализация
В первых двух частях книги речь шла о постепенном изменении репрезентации власти. Первоначально власть символически пронизывала тело монарха, который понимался как наместник Бога на земле. Власть эта магически проникала в тело суверена в момент коронации и помазания и осеняла монарха с момента его рождения. При этом символическая основа власти опиралась на идею аналогии, характерную для средневековой онтотеологии. Власть на земле через аналогию связывалась с неким высшим трансцендентным принципом, который обеспечивал незыблемость существования социальных иерархий на земле.
Постепенно, однако, тело короля утрачивает энергию живого символа. Власть все больше становится продуктом структурных отношений и начинает разыгрываться на подмостках некоего социального театра. Король в этой театрализованно-ритуальной системе контролирует общественные отношения не столько в силу магического статуса собственной персоны, сколько в силу своего особого положения в социальном пространстве. Отношения непосредственной близости уступают место дистанцированным отношениям, в которых существенную роль играет зрение. Дистанцированная фигура монарха при этом все в большей степени ассоциируется с безличной всеобщностью закона.
Перенос механизма власти с аналогии на структуру — событие большого значения. Если аналогия целиком опирается на трансцендентный принцип, то структура не отсылает ни к какой трансцендентной, высшей инстанции. Она черпает смысл из самой себя, из распределения и отношения элементов. В отличие от средневековой аналогии структура не трансцендентная но имманентна. Смысл перехода от трансцендентного понимания социальной организации и мироздания к имманентному был проанализирован в политической философии у Антонио Негри. Негри считает открытие имманентности величайшим революционным событием Нового времени. Он обнаруживает первые признаки такого открытия уже в философии Дунса Скота, в области же политической теории — у Марсилия Падуанского. Но кульминацией политического имманентизма он считает Спинозу. Революционное значение Спинозы прежде всего, по его мнению, выражается в том, что силы, движущие миром, у него окончательно переносятся с неба на землю и помещаются (в виде некой самоконституирующей силы) внутрь общества, внутрь составляющего его «множества». По мнению Негри, революционный «имманентизм» решительно выходит за пределы представлений о неизбежно централизованном, унифицированном характере власти.
Негри предложил и определенную историческую схему политической эволюции в Европе. По его мнению, период революционного имманентизма сменяется своего рода интеллектуальной «контрреволюцией», которая вновь «постулирует наличие трансцендентной конституирующей власти, направленной против имманентной конституирующей силы, порядок против желания»1. Эпоха Просвещения для Негри — это время реванша трансцендентизма, который отвоевывает свои утраченные позиции не столько за счет возрождения Бога, не как католическая контрреформация, но неожиданным образом через разработку договорной теории общества у Гоббса и Руссо.
Негри утверждает, что Руссо, например, в значительной степени мыслит общую волю сквозь призму спинозизма, но превращает ее в способ вернуть в общество трансцендентный принцип, принимающий обличье государства как носителя единой и неделимой централизованной власти. Общественный договор отчуждает волю от «множества» и передает ее некой унифицирующей и трансцендентной по отношению к этому множеству инстанции — государству. Без Спинозы, без этой идеологической редукции его мысли, без экстремистского тоталитаризма, из нее вытекающего, трудно было бы представить себе политическую и юридическую диктатуру Якобинства, это революционное наследие, столь дорогое буржуазии.
Террор в таком контексте выглядит как прямое выражение возрождающегося трансцендентного принципа (об этом шла речь, когда обсуждался инициированный Робеспьером культ Высшего Существа).
Негри считает общественный договор фундаментальным злом, которое трансформирует демократический принцип спинозовского «множества» в абсолютистский, монархический трансцендентный принцип буржуазного государства. При этом, по его мнению, монархизм свойствен любой форме государства, даже демократического по своей видимости: Таким образом, может существовать, так сказать, монархическая монархия, аристократическая монархия и даже демократическая монархия: именно в этом смысле Руссо столетием позже [чем Гоббс] приведет теорию общественного договора к ее завершению.
Здесь не место для более подробного разговора о политической философии Негри, который связывает возвращение трансцендентного также и с функционированием капитала, входящего в состав государственной власти буржуазной эпохи. В данном случае меня интересует иное. Общественный договор восстанавливает трансцендентность, потому что он разрешает противоречия, связанные с «множеством», с помощью того, что Негри называет «диалектической концепцией абсолюта». Множество диалектически переплавляется у Руссо в единство абсолюта. Но именно такое превращение множества в единство характерно для всякого структурного образования и для деятельности Разума, воплощенного в сознании Просвещения. Природа, открытая наукой Нового времени, становится глобальным понятием, сводящим многообразие феноменов к единству и единообразию принципов. Буржуазное общество, порождаемое просвещением, по мнению Адорно и Хоркхаймера, «делает разноименное сопоставимым тем, что редуцирует его к абстрактным величинам. То, что не поглощается числами, в конечном итоге единицей, становится для Просвещения видимостью, иллюзией...»4
Но этот триумф формального разума прямо связан с организацией власти, ведь «господство противостоит единичному в качестве всеобщего, как воплощенный в действительности разум»5. Впрочем, процесс этот (или некая диалектическая магия, которая в нем наличествует) представляется мне более сложным.
Категории:
Благодарю сайт за публикацию:
Комментарии
Интересно. Спасибо
Да, книга шикарная, особенно
Спасибо!