Хабермас — Между натурализмом и религией

Две противоположные тенденции характеризуют духовную ситуацию нашего времени — распространение натуралистических картин мира и растущее политическое влияние религиозных ортодоксии. 

 

С одной стороны, успехи в биогенетике, исследованиях мозга и  робототехнике сопровождаются терапевтическими и евгеническими  надеждами. Благодаря этим программам естественно-научно объективированное самовосприятие людей должно проникнуть также и в  повседневные коммуникативные взаимосвязи, и во взаимосвязи действий. Вживание в перспективу самообъективации, которая сводит все  понимаемое и пережитое к наблюдаемому, может способствовать также настрою на соответствующую самоинструментализацию. С этой тенденцией для философии связан вызов со стороны сциентистского  натурализма. Спорен не тот факт, что все операции человеческого духа сплошь и рядом зависят от органических субстратов. Дискуссия идет скорее о правильном способе натурализации духа. А именно:  надлежащее натуралистичное понимание культурной эволюции должно  соотноситься как с интерсубъективным настроем духа, так и с нормативным характером его управляемых правилами операций. 

 

Тенденция к распространению натуралистических картин мира, с другой стороны, наталкивается на неожиданную ревитализацию, а также на происходящую во всем мире политизацию религиозных сообществ и верований. Для философии с новым оживлением  религиозных сил, которым не охвачена разве что Европа, связан вызов со стороны принципиальной критики в адрес постметафизического и  нерелигиозного самопонимания западного модерна. Спорен не тот факт, что возможности политического оформления сейчас существуют лишь в рамках ставшего безальтернативным универсума возникших на Западе научно-технических и хозяйственных инфраструктур. Спорно скорее правильное толкование последствий секуляризации культурной и общественной рационализации, на которые сторонники религиозных ортодоксии все больше обрушиваются как на  подлинный особый всемирно-исторический путь Запада. 

 

Эти противоборствующие интеллектуальные тенденции  коренятся в противоположных традициях. Жесткий натурализм можно  понимать как последствие веры в науку, ставшей предпосылкой  Просвещения, в то время как политически обновленное религиозное  сознание порывает с либеральными предпосылками Просвещения. Эти обличья духа не только сталкиваются между собой в академических контроверзах, но и преобразуются в политические силы — как в  рамках гражданского общества ведущей нации Запада, так и на  международном уровне, в столкновениях мировых религий и  господствующих в мире культур. 

 

 

Хабермас; пер. с нем. М.Б. Скуратова. — М.: Издательство «Весь Мир», 2011.-336 с. (Тема) 

ISBN 978-5-7777-0386-6 

 

 

I. Интерсубъективная конституция управляемого нормами духа

Небольшая реплика по поводу большой дискуссии

II. Религиозный плюрализм и гражданская солидарность

Когнитивные предпосылки для «публичного использования разума» религиозных и секулярных граждан

III. Натурализм и религия

I. За и против редукционизма

II. К вопросу о взаимодействии (Interaktion) природы и духа

Размышления о соотношении между свободой и неиспользуемостью

I. К феноменологии сознания свободы

II. Свобода как эмансипация природности — запечатление природы в субъекте

III. Натуралистическое преобразование субъективной природы

К истории воздействия и актуальному значению философии религии Канта

IV. Толерантность

11. Политическая конституция для плюралистического мирового общества?

 

 

В Германии, включая даже ежедневную прессу общенационального масштаба, проходят оживленные дебаты о свободе воли. Мы  ощущаем себя перенесенными назад, в XIX век. Ибо опять новую  актуальность почтенной философской дискуссии придают результаты  исследования мозга, ныне подкрепленные техникой образного  (bildgebender) метода. Неврологи и представители когнитивных наук спорят с философами и другими представителями наук о духе относительно детерминистской точки зрения, в соответствии с которой причинно замкнутый мир не оставляет никакого места для свободы выбора  между альтернативными действиями. Исходный пункт для контроверзы на сей раз образуют результаты исследовательской традиции, которая восходит к экспериментам, проведенным Беньямином Либетом еще в 70-е годы. 

 

Эти результаты, как представляется, подтверждают  редукционистские исследовательские стратегии, ставящие перед собой цель  объяснять ментальные события единственно из наблюдаемых  физиологических условий. Эти подходы исходят из предпосылки, что осознание свободы, которое акторы приписывают самим себе, зиждется на самообмане. Переживание собственного решения является до известной степени колесом, крутящимся вхолостую. А свобода воли, понимаемая как «ментальная зачинщица», представляет собой мнимость, за  которой кроется некая непрерывная причинная связь нейронных  состояний, объясняемых законами природы. 

 

Разумеется, этот детерминизм несовместим с повседневным  самопониманием действующих субъектов. В обыденной жизни мы не  обходимся без того, чтобы взаимно до поры до времени приписывать друг другу ответственное авторство наших действий. Научное  объяснение детерминированности наших действий законами природы в перспективе не может всерьез поставить под сомнение интуитивно укорененное и прагматически подтвержденное самопонимание  вменяемых акторов. Объективирующий язык нейробиологии наделяет «мозг» той грамматической ролью, которую до сих пор играло «Я», но тем самым не находит сопряжения с языком повседневной  психологии. Провокация, состоящая в том, что «мозгу» приходится думать и действовать вместо меня «самого», есть, разумеется, лишь  грамматический факт; но таким образом жизненный мир успешно  отгораживается от когнитивных диссонансов. 

 

Конечно, это была бы не первая естественно-научная теория,  которая таким способом «отскакивает» от здравого смысла. Она  должна была бы затронуть повседневную психологию самое позднее  тогда, когда технические применения теоретического знания  вмешиваются в практику повседневности, например, через усвоение  терапевтических техник. Техники, вместе с которыми познания  нейробиологии когда-нибудь вторгнутся в жизненный мир, могли бы  обрести изменяющую сознание релевантность, которой недостает самим познаниям. Но является ли детерминистская точка зрения вообще естественно-научно обоснованным тезисом или же она лишь  компонент некой натуралистической картины мира, которая объясняется спекулятивным истолкованием естественно-научных познаний? Я хотел бы продолжить дебаты о свободе и детерминизме как  дискуссию о правильном способе натурализации духа.