Зелинский - Эллинская религия

Предлагаемая подборка из двух книг «Древнегреческая религия» и «Религия эллинизма», написанных еще в начале прошлого века, поможет читателю расширить свои представления о таком замечательном явлении мировой культуры, как эллинское язычество. Достоинством этих работ является необычайная популярность изложения, сочетающаяся с глубиной осмысления рассматриваемого предмета. Автором двух предлагаемых книг является Фаддей Францевич Зелинский (1859-1944) — выдающийся представитель серебряного века русской культуры, один из лучших знатоков классической филологии своего времени, профессор Санкт-Петербургского, а затем Варшавского университетов. 

 

При чтении данных книг, которые Φ. Ф. Зелинский задумывал в качестве своеобразной серии, необходимо учитывать их культурный контекст, а именно то специфическое время, в которое они были написаны. Многие культурологические оценки, считавшиеся в эпоху их автора сами собой разумеющимися, подвергнуты в настоящее время коренному переосмыслению. Необходимо постоянно помнить, что эпоха, в которую жил и творил Φ. Ф. Зелинский, может быть с некоторыми оговорками названа веком неоязычества — веком повального интереса к спиритизму, магии, хиромантии и т. д. Еще в середине XVIII в. наметилось мощное движение пеоязычества, которое в конце XIX в. было уже очень широко представлено в литературе (Φ. Ницше, О. Уайльд, Г. Ибсен и др.), живописи (В. Ban Гог, П. Гоген и др.), музыке (И. Стравинский, Р. Вагнер и др.). На теоретическом уровне данное культурное движение сопровождалось изничтожающей критикой иудео-христиаиства. Возрастал интерес к древним обществам — во многих уголках Земли начали проводиться полномасштабные археологические раскопки, активно изучались древние культуры и традиционные языческие культы. Одной из негативных сторон данного социального процесса являлось то, что весь этот интерес к язычеству создавал благодатную почву для роста антисемитизма. Не избежал его и Φ. Ф. Зелинский. В своих работах он зачастую позволяет себе довольно резкие выпады в сторону иудаизма, без которых вполне можно было бы обойтись. Тенденция неоязычества оказалась весьма плодотворной в том плане, что эллинские верования впервые стали всесторонне исследоваться, тем самым начали преодолеваться многочисленные предрассудки относительно античного язычества, долгие века бытовавшие в христианской среде.

 

Минск: Экономпресс, 2003. — 330 с. 

ISBN 985-6479-33-9. 

 

Боги обитают каждый в своей стихии, одушевляя ее; таково, по-видимому, древнейшее представление также и эллинов. Мы называем его аниматизмом, видоизменяя этим несколько в видах большей плодотворности значение этого термина,  

введенного антропологом Мэреттом. Вначале они сливались с этой стихией, не имея своего независимого от нее образа; это был период имманентного аииматизма. Но мало-помалу сосредоточение мысли и чувства на самом боге как душе стихии привело к тому, что его физически обособили от нее: дриада могла оставаться в своем дереве, но могла и покидать его, пребывая, однако, вблизи его как его дриада. Наступил период трансцендентного аииматизма. А для этого обособления бог нуждался в собственном образе, отделенном от образа своей стихии; какой же это мог быть образ? Это— решающий, роковой вопрос. 

 

Переход к трансцендентному аниматизму не характерен для греческой религии, это — явление заурядное; характерен ответ на вопрос об образе. Ясное дело, что всякий образ мог быть только символом — ведь боги но существу своему незримы и только объявляются кому хотят и когда хотят. Как же зримо передать незримое? Как и в чем объявляется бог? В силе, отвечают одни; в знаменательной загадочности, отвечают другие; в устрашающем безобразии, отвечают третьи. И вот индиец изображает своего бога многоруким; египтянин своему дает голову шакала, ибиса и т.д.; дикарь представляет своего с исковерканным лицом и с клыками. Один только эллин ответил: бог объявляется в красоте. 

 

В сущности, он не мог ответить иначе: нет в мире страны, равной но красоте Элладе. Если она даже теперь чарует своих все еще немногочисленных гостей — теперь, когда ее обезбожившие природу жители сорвали с нее зеленую ризу ее лесов, иссушили серебряные струи ее рек, — то каковой должны мы себе представить ее в счастливые времена мира и любви между сыном-человеком и матерью-Землей? Нет, божества, одушевлявшие эту природу, не могли не быть рекрасны сами; надо было только прийти к сознанию ее красоты — и правильный ответ получался сам собой. 

 

Но, разумеется, и на это потребовалось время; эллины тоже провели свое божество через несовершенные стадии силы, устрашения, знаменательности прежде, чем найти истинно благочестивое успокоение в красоте. А так как созданное в  

древнейшие времена изображение силой пиетета сохраняется и до позднейших — грубое стремление к иконоборству было органически чуждо эллину, — то даже в историческое время можно было видеть четверорукого Аполлона в Лаконике, Деметру о лошадиной голове в Аркадии и в особенности — страшно безобразных Эриний и Горгон. Но это были лишь пережитки. Менее всего смущала людей эта пережиточность в Эриниях, Горгонах и т.п. олицетворениях мрачных, вредоносных сил; еще Эсхил с ней мирился. Но к концу V века всеобщее стремление к красоте побороло даже этот пережиток, казалось бы, вполне законный. Нет, высшая сила не может быть безобразной. 

 

Страшной — да, где это нужно; но разве не может быть страшной и красота? И вот были созданы позднейшие типы Эриний и Горгон, бледные, грозные — и прекрасные; стынешь перед взором этой Медузы ("Медузы Ронданини") — и все-таки чувствуешь, что перед тобой неземная красота. Один только бог упрямо отстоял свою пережиточную звериную безобразность перед победоносным напором новой красоты — кого другого, a Пана нельзя было разлучить с его козлиным обличием. Он и остался одиноким в прекрасном греческом Олимпе. Сами эллины добродушно с этим мирились; но когда наступили христианские времена, козлоногий бог безвозвратно перешел в новую изобразительную мифологию под именем черта.