Фестюжьер - Созерцание по Платону

Это вторая книга (вышедшая в свет в 1936 году) широко известного на Западе французского исследователя творчества Платона, герметизма и неоплатонизма Андре-Жана Фестюжьера (1898—1982).

Главной темой книги является анализ понятия θεωρία в диалогах Платона.

К отличительным чертам этого исследования стоит отнести ярко выраженный неоплатоновский подход при интерпретации диалогов, заметное влияние экзистенциализма (платоновское созерцание, например, мыслится как мистический опыт, возможный только в присутствии переживаемого объекта) и мистицизма (например, на материале платоновских текстов автор недвусмысленно показывает, что влияние Сократа на Платона и его окружение обусловлено не чем иным, как мистическим опытом и силой старца, а возрождение платонизма во II веке н. э. связывается мистическим импульсом к умному видению в раннем христианстве).

 

А.-Ж. Фестюжьер. — СПб.: Наука, 2009. — 497 с. — (Сер. «Слово о сущем»).

ISBN 978-5-02-026911-8

 

Предисловие

Введение. Истоки идеи созерцания
Глава I. Созерцание ученого
Глава II. Религиозное созерцание
Глава III. Внутренняя жизнь
Часть первая. Транспозиция познания
Глава Ι. Νοητόν и νουσ
Глава II. Κάθαρσισ
Глава III. Диалектика
Глава IV. Θεωρία

Часть вторая. Транспозиция религии

Глава I. От видимых богов к незримому Благу
Глава II. Блаженство
1. δαίμων и ευδαιμονία

2.    Апория
3.    Определение субъективного состояния счастья
4.    Имманентный и трансцендентный характер Единого-Меры
5.    Благо и Прекрасное

Глава III. Общественный культ и религия мудреца
Часть третья. Созерцание и деятельность
Глава I. Две тенденции Платона
Глава II. Уединение мудреца
1.    Горгий
2.    Государство
3.    Теэтет
Глава III. Проблема Законов
Заключение
Приложения
Эмиль Брейе. Платонизм и неоплатонизм
 

 

В основе этой книги лежат долгие раздумья об истоках мистической теологии христианства. Так же как и многим другим — Клименту, Оригену, Августину — мне показалось, что движение, начатое Иисусом, вдохнуло новую жизнь в организм, существовавший прежде, сложение которого восходит к Платону. Когда Отцы «мыслят» свою мистику, они платонизируют.

 

В этом построении нет ничего самобытного. Если обратиться к павлианскому образу, то его можно сравнить со старым деревом, которое оживила, усилила и преобразила прививка. Чтобы определить характер такого изменения, необходимо знать точку отсчета, нужно знать само дерево.

 

Тем не менее нашлось множество оснований, не позволявших мне взяться за сие предприятие: это и двусмысленность слова созерцание; и сложность при ограничении хоть сколько-нибудь жесткими рамками непрестанно волнующейся и тонкой мысли; и неуверенность, вызванная необходимостью передать в сжатом виде сотни раз обсуждавшиеся и прекрасно истолкованные тексты. Я принялся за него только в надежде быть полезным тем немногим, кто старается решить ту же задачу, но не столь хорошо знаком с платонизмом. Мои сомнения при размышлении над целью и методом прекратил Платон.

 

Действительно, техническое значение слова Эеоорга вычитыва-ется уже из самих диалогов. Созерцание не является ни рациональным постижением сущностей, или первоначал, ни рефлексией над ними. Кто, например, в сущности человека единым взором (d'une seule vue) усматривает отношение видового отличия к роду, кто, пользуясь таким постулатом, как закон противоречия, единым взором охватывает неделимое единство целого, — тот не созерцатель.

 

Даже если бы все знание представляло собой один развернутый дискурсивный акт (discours), своего рода аналитическое продвижение от первоначала к последним терминам, и даже если бы можно было окинуть всю эту аналитическую систему одним мысленным взором, мы бы все равно не располагали созерцанием.

 

Θεωρία означает большее: она означает чувство присутствия, контакт с бытием, постигнутым в его существовании. Это постижение предшествует как речи, так и рассудочному познанию. Объект, явленный в нем, запределен ουσία, невыразим в речи, не поддается определению.

 

Вот к какому контакту, вот к какому единению ведет нас восходящая диалектика «Пира» и «Государства». Подлинным предметом созерцания является высшее бытие, бытие большее, чем идея, то прекрасное, то благо, то представленное в «Филебе» единое, словом, то чистое бытие, которое постигает vouq по очищении своем от тела, от всякого чувственного образа и рационального выражения, — когда, полностью собравшись в себе, он касается самого средоточия сущего.

 

Это учение возникает из опыта, относящегося исключительно к сфере мистики. И только потом, уже на основании такого интуитивного схватывания бытия в его существовании, получает свое объяснение как существование идей, так и вся нисходящая диалектика, когда весь умопостигаемый мир структурируется в зависимости от первоединого благодаря определенной внутренней экспликации, а сама нисходящая диалектика переходит из концептуальной сферы в план бытия; когда реальность объекта познания ставится в зависимость от реальности объекта первозданного, который сначала увидели. Вот о чем говорят диалоги, если, конечно, понимать их буквально, а не метафорически.

 

Все это предполагает последовательное учение, стержень которого составляет концепция созерцания и вытекающие из нее требования. Созерцание — это очаг платоновской системы, озаряющий ее своими лучами и вбирающий их обратно.

 

Далее благодаря Диалогам я пришел к тому методу, чтобы, прослеживать развитие понятия «созерцание», исходя из самого его начала. Таким образом, возник вопрос, как, собственно, сложилась идея Эесорга. От Платона нужно было перейти к досократи-кам, софистам, к Афинам V века. Тогда передо мной обозначились три проблемы.

 

С одной стороны, познанием бытийных законов были озабочены уже некоторые философы-досократики, более того, подобный поиск приводит их к жизни, полностью умозрительной. Но где им было искать это самое бытие? До тех пор, пока мышление остается в сфере феноменов, в сфере видимого мира, оно сталкивается с неизбежным противоречием. Никакое познание невозможно без критерия достоверности. А такого критерия не было.

 

С другой стороны, религия в своем обращении к прекрасным, блаженным и благим богам не умела соотнести три эти аспекта. Конечно же, люди чувствовали, что между видимым совершенством и моральной значимостью должна быть какая-то связь. Но этой связи не объясняли, поскольку ее относили к какому-то неясному высшему единству, которое составляет божественное по своей сути. В итоге ущербными получались как Эесорга ученого так и Эесорга культовая, причем в том и другом случае источник кризиса был одним и тем же — бессилием удостовериться в существовании трансцендентной реальности.

Пораженными оказались не только научная мысль и религиозное сознание.

 

Под вопросом стояло само будущее полиса. Какими принципами руководствоваться при управлении государством? Правом в собственном смысле слова, традиционным законом, отражающим насущные потребности социальной группы? Или же правом, предначертанным природой, к которому апеллировали честолюбцы? Без справедливости полис обречен на гибель — критерий пользы способствует разве что постоянным раздорам, ведущим к анархии, или тирании. Но как же познать, что такое справедливость? Можно ли вообще познавать справедливое?

 

Если допустить, что такое познание существует, и что оно как раз и является созерцанием мудреца, то какую роль отвести мудрецу в Государстве? Политический и социальный уклад греческого города способствует раскрытию человека лишь постольку, поскольку человек входит в состав целого. Тот, кто от целого отстраняется, «бесполезен», его презирают. Да и как мудрец вообще мог бы жить отдельно от всех? На это у него меньше прав, чем у кого бы то ни было: сохранность государства зависит от знания справедливости, а знает ее только мудрец. Правитель должен быть философом. Как же тогда быть с созерцанием?

 

Ведь получается, что совершенствоваться в нем невозможно — «справедливое вообще» можно увидеть только при полной сосредоточенности на себе и при абсолютном разрыве с толпой, тогда как правитель обречен быть с нею. Отсюда — необходимость в реформе. Сократ знал, что такое справедливость, и потому мог спасти город. Его осуждают на смерть и убивают. Эта казнь выявляет порок режима. Требуется объединить власть и философию, а поскольку философу необходимо уединение, то нужно позволить ему существовать так, чтобы возложенные на него обязанности мудреца и гражданина дополняли друг друга.

Таковы вкратце проблемы, с которыми столкнулся Платон. Они взаимосвязаны. В конечном итоге все опирается на возможность достижения бытия. Все зависит от определенной теории познания.

 

Истинное познание возможно только при наличии совершенно неподвижного, умопостигаемого и реально существующего объекта. Будучи неподвижной, сущность автоматически переходит из плана видимого в план незримого. Она становится vor|i6v по определению, умопостигаемой по природе. Так, подчиненная системе vor|i&, платоновская диалектика естественным образом превращается в дедуктивную науку, она больше не видит препятствий, ибо полностью исключает опыт. Но на каком основании можно говорить о реальности vor|i6v? На том, что та же самая диалектика приводит к первоединому, выходящему за рамки мышления, к бытию, запредельному ouaia, являющему свое присутствие в акте определенного видения. Таковы связи, соединяющие проблематику бытия и познания с созерцанием.

 

Истинные мораль и религия возможны тогда, когда преимущества, гарантирующие богам их счастье, получат, так сказать, правовую базу. Иерархия божественного должна соответствовать диалектике бытия. В высшей степени сущее наиболее божественно, поскольку оно также наиболее прекрасно, поскольку оно наилучшее. Умопостигаемый порядок определяет порядок моральный. Основа блаженства возможна только в умопостигаемом. Быть счастливым значит подражать Богу, высочайшей мере. Но подражать Богу значит его знать, а такое знание как раз и есть созерцание.

 

Наконец, истинный полис может возникнуть только там, где воцарится справедливость. Правления достоин человек, лицезревший саму сущность справедливости. Созерцание вовсе не мешает служению, философ оказывает общему благу самую значительную помощь. В свою очередь гражданские чувства оказываются вдохновляющими Эесорга, в них она обретает необходимый первоначальный порыв. Получается своего рода круговая зависимость: созерцание мудреца вызвано любовью к родине и ее богам, и та же любовь отрывает его от одиночества, чтобы водворить в пещеру.

 

Эти проблемы, или, скорее, три аспекта одной-единственной проблемы, породили обстоятельства. Платон — полная противоположность отвлеченному мыслителю. Характернейшей чертой его гения является то, что он понял нужды Афин и нашел первопричину недостатков города. Отсюда единство его дела и его личности. Их развитием правит внутренняя логика, естественная и мягкая, как сама жизнь. Конечно, направленность этой логики Платон осознал не сразу. И все же, хотя он не определял изначально последовательности Диалогов, все они подчиняются какой-то общей обеспокоенности, стремлению свести всякое затруднение в области религиозной, нравственной или гражданской жизни к проблеме познания.

 

Это естественное деление определило мои планы. После краткого знакомства с Эесорга, показав условия, в которых она появилась, я попытался изобразить три ее лика. Я руководствовался только историческими данными, и если у настоящей книги найдется хоть какое-нибудь достоинство, то этим она будет обязана прежде всего скрупулезной работе с источниками. Такая задача обязывала к длительной аналитической работе и многочисленным дискуссиям. Часто она была мне в тягость. Но даже если бы я не достиг ничего другого, себя оправдывает уже одно только знакомство со столь великим умом, столь благородной душой.